наганом.
Навстречу ехал Сметанин на гнедом тонкошеем горце. С ним они нынче уже виделись, но, желая показать всему отряду свое уважение к их командиру, крепко потряс ему руку. Можно бы и обнять хорунжего, достоин того, — не хотел ломать революционной выдержки. Сопровождаемый работниками штаба обороны, объехал сотни. Рыжий поджарый дончак (подарок Сальского окрисполкома) в плясе перебирал белыми ногами; утренний ветерок лохматил, заворачивал в сторону длиннющий мочалистый хвост.
Говорил Дорошев немного. Сдерживая дончака, поприветствовал бойцов нового полка, выразил уверенность, что они не посрамят казачьей чести и праха великих предков своих донских казаков Степана Разина, Емельяна Пугачева и Кондрата Булавина — в борьбе с контрреволюцией. Зачитал приказ о назначении командиром полка их станичника, бывшего хорунжего Сметанина; в этом же приказе ставилась полку боевая задача и отводился участок обороны на Манычском рубеже.
Без песен прошел через станицу полк, держа путь на железнодорожный переезд. Острые шипы подков срывали пыль с набитой дороги; плавно и величаво колыхался в такт шагу лес пик. Спичечным огоньком трепыхалась в последних рядах на одной из пик красная тряпица.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
В пустой курень Борису идти одному не хотелось. Прилег на ворох сена, сваленный возле сарая, ждал, пока Мишка управится с лошадьми. Глядя в небо с проступившими звездами, в который раз уже возвращался мыслями к недавней поездке в Великокняжескую. Наконец-то учуял всю силу, готовую выдернуть из ножен клинок за Советы. Пусть она еще не связана в тугой узел, разрознена, каждая часть сама по себе, но сила эта есть. И успела уже сказаться. В пасхальное воскресенье со стороны Большой Орловки казаки повели наступление на станицу Платовскую. Встреченные отрядами Никифорова и Шевкопляса, кадеты после короткого боя убрались восвояси.
Но с Нижнего Дона пришли тревожные вести. В те же пасхальные дни германцы и белоказаки заняли Новочеркасск и Ростов. В Войске Донском обновилась власть: Войсковой круг в Новочеркасске избрал атаманом генерала Петра Краснова. Тот протянул руку кайзеру Вильгельму, объявил всеобщую мобилизацию.
А вчера подметнули в отряд грамоту, скрепленную свежей печаткой, — воззвание «Круга спасения Дона». Круг решил: все вступившие в Донскую армию лица невойсковых сословий причисляются к казачьему сословию, а казаки, перешедшие на сторону Советов, лишаются казачьих прав и привилегий. Всё честь-честью. Что сулил покойный Богаевский, стало законом. На такую приманку может быть добрый клев…
За весну бывший походный атаман и его генералы да полковники посадили на коня многих служилых казаков. Взялись за шашки и бородачи. Не та уж сноровка в руке, не тот глаз, но хватит еще силенок, чтобы выбить из чубатых голов сыновей и внуков свежий ветерок, подхваченный в окопах Прикарпатья и Туретчины. А теперь пришла очередь и допризывников.
Казачьи генералы и там, под Платовской, и тут, под хутором Прощальным, прощупывали не только их силу, но и боем проверяли свои свежие формирования. Теперь жди общего наступления.
От разведки Борис знал: по всему левобережью Маныча против его единственного батальона выставилось несколько полков отборных донцов. Ждут приказа. Навалятся скопом — раздавят в лепешку.
Перелег на спину: потянулся думкой к своей хате. Последние новости из хутора жерновом навалились на душу. Неделю назад, до пасхи, можно было бы забрать жену с дочкой… Держать возле себя, в Целине, пока опростается. Да и за Маныч, в отступ, прихватить с собой — не кидать же кадетам на глумление. Зря отмахнулся от той писульки Захарки Филатова, неизвестно каким способом очутившейся у него в переметной суме. Нужно было всерьез принять угрозу сотника, сбегать бы со взводом и бричкой, — вырвать Махору с Муськой, заодно пугнуть из хутора и самого Захарку… А теперь поздно: перед пасхальными праздниками в хуторе на постой встал отборный казачий полк из первоочередников. Тысяча сабель! Можно бы налететь внезапно, ночью. Но идти на риск всем?.. Гришка Маслак первый подымет голос. Почитай, у доброй половины бойцов тоже семья под белыми. Нет, не годится. Что-то придумать попроще, не втравлять весь батальон.
У ворот кого-то остановил часовой, скрипнула калитка. Послышался охрипший голос:
— Эгей, дневальный! Гукни у курене ординарца. Тут до командира…
— Кого там принесло? — отозвался Мишка.
— Баба якась… На кони. Каже, сестра.
Кинуло Бориса с вороха сена — куда девалась и усталость. Чуть ли не бегом вырвался на улицу. Оттолкнул плечом часового. Близко потянулся, засматривая в невидные глаза странного всадника.
— Братка?!
По голосу угадал Пелагею. Подхватил ее, падающую, так оберемкой и внес во двор.
В курене, при ламповом свете, обливаясь слезами, Пелагея поведала страшную беду, случившуюся на хуторе. Давясь от икотки, промокая концами клетчатого платка глаза, рассказывала:
— Володька Мансур прибег, ага… Мол, так и так… А Муську я до их отвела, до Мансуров. Это ночью стряслось. А уж батю они спалили утресь… Коров бабы выгоняли до череды. Гасом заставили самого облить и серник поднесть. И ветряку б то было, да старый Филат отбил, атаман. Негоже портить, каже, ветряк, хутор весь без молова оставлять. Ить Мансуров стоит на ремонти. Казаки отступились.
Стиснув зубами край рукава, не мигая смотрел Борис на дрожавший лепесток огня в лампе.
— Так она, горькая, ревела, — продолжала сокрушаться сестра. — Я ее собираю, а она слезами обливается. Не хотела и Муську оставлять в хуторе. Силком отняла. Причитала, причитала… Хух, душа
