— Вы на ножах, слыхал, с ним.
Борис пожал плечами:
— Делу то не вредит. Ему доверяют люди… К тому ж избрали на митинге.
Каменщиков дотронулся до его кобуры.; засматривая в самые глаза, мягко сказал:
— Доверие людей — большое дело. Им надо дорожить и умно пользоваться. Избрание командиров, митинги в воинских частях… Думаю, тебе, вахмистру, не следует объяснять армейские порядки. А от партизанских… нам, военным, нужно отвыкать. — Подбодрил взглядом опустившего голову Григория, добавил — У Колпакова на руках приказ окружного штаба обороны о назначении к тебе в батальон. Пускай Григорий Григорьевич ведает пехотой, тем более, этот род войск у тебя не в почете… А Маслака подержи возле себя. Рубака он отменный, но, по-моему, нуждается в крепкой командирской руке.
Прощаясь, Каменщиков посоветовал им после митинга отправляться на фронт, в батальон.
4
На ступеньках кто-то ухватил за шашку. Подумал, Григорий, продиравшийся следом. Не хотелось ему объяснять на людях свой поступок в кабинете военкома; хватит времени переговорить с глазу на глаз дорогой. Темляк выпустили, но крепко взяли за локоть.
— Куда человек рвется… Добро бы на свадьбу.
Голос будто знакомый, чистый, необветренный, с мягкой усмешкой. Явно из благородных — не свой брат мужик. Силился вспомнить по голосу лицо. Почему-то подумал на есаула, какого упаивал в курене Ефремки Попова. Повернулся. Нет. Но тоже, по виду, — офицер. Белокож, румян, с синими застенчивыми глазами и хорошей улыбкой под светлыми усиками. Не морщинки на висках от частого смеха, можно бы дать и юнкерский возраст. Одет непривычно: офицерская фуражка, галифе, а вместо мундира — кожаная авиаторская куртка, вся на деревянных вертушках-пуговицах. Угадал по коричневой родинке на скуле — выкраивал время, чтобы - продохнуть подступившее удушье.
Конечно, это он, Федор. Не сама встреча, может быть, взволновала Бориса. Кто они? Случайные знакомые. Таких знакомств было у него немало за одни только годы окопной жизни. В памяти встало давнишнее, мальчишеское. Буерак степной. Из клубов дыма вороном метнулся черный всадник. И глаза, вот эти, васильковые, сейчас тихие, успокоенные, а тогда выворачивали душу. Ему, Борису, был понятен их взгляд: у самого в те зеленые дни к душе прикипал свой черный всадник…
Обнялись бывшие панские табунщики. Федор, содрав фуражку, улыбаясь, смущенно теребил светлые кольца волос.
— А мы частенько сгадываем… Как, мол, там? Никифоров говорил, видал тебя вот на съезде… А я как-то побывал с разъездом в твоих краях, за Манычем. Думал, свидимся.
— Ты-то сам у Никифорова?
— Да. А вот вызвали… Каменщиков.
— Ну, ну… А я тоже думал повидаться… Дельце до тебе препоручили… Давно. В другие руки не хотелось передоверять…
Достал из нагрудного кармана серебряный портсигар.
— Таскаю с коих пор, карман протер. Там в середке должно быть известно от кого…
Федор, гася усмешку, подержал на ладони подарок.
— В нем записка… на голубом клочке бумажки. Всего два слова. Проверим. — Крышка со звоном откинулась, — Все совпало. Два слова. Чего глядишь? Могу ей… Агнесе, поклон от тебя передать. Сегодня же, вот через час буквально. Хочешь? — Сине вспыхнули у него глаза. — Погоди… Ты куда? Освобожусь… Зайдем. Она будет рада. Ей-богу. Тут рукой подать, за Чапраком.
— Не могу. А поклон перекажи…
Встряхивая Федора за плечи, порадовался, пожелал семейных благ.
5
На митинг шли вдвоем — Марк затерялся в штабе. Григорий чуть приотставал. Двигая под кирпично-бурой кожей катухи желваков, молчал. Борис попробовал завязать разговор:
— Офицер тот… начальник штаба в отряде Никифорова. Не знаешь его? Ваш, реальное кончал…
— Помню.
Минули мосток через Чапрак, прошли и флигель кол-паковский, свернули на Атаманскую. Как ни странно, не вытерпел молчанку Борис. Хлопая черенком плети по ладони, высказал напрямки:
— Ты, Григорий, не дуйся. Дело наше, партизанское, тебе внове. Не знаешь порядков всех до тонкости. Коман-дирствовать у партизан — это, брат, не фунт изюму. Завоевать право нужно. Приедешь, доложишь: я командир. Так, что ли? Хорошо, если только обсвистят… Скажу тебе без утайки: приказ тот, штабной, в силу войдет после боя. Сам почуешь…
Напротив военно-ремесленного училища, из калитки бывшего управления окружного атамана полковника Дементьева вывернулся старший из трех братьев Колпаковых — Илья. Пристегивая на бегу ремень с наганом, сунул в спешке шершавую ладонь братьям, отмахнулся на вопрос Бориса.
— Кой там митинг! Нашли время митинговать. В имении вон Безугла беляки рабочком искрошили…
Пропал Илья в соседнем дворе — дома окружного земельного отдела; тут же из ворот вывел десятка полтора всадников станичного гарнизона. Махнув братьям, скрылся на галопе за угловым домом.
— Вот она, жизнь-жестянка…
Не понял Григорий, к чему относился вздох — к тому, что, встретившись за столько лет, случайно, братьям и поздороваться по-людски нет времени, или к порубанным комитетчикам? Стараясь не вырываться, косился на его загорелую подбритую шею. Саднило где-то под ложечкой. Не утерпел, выговорил:
— Бой покажет…
Соборная площадь битком. Кишел народ. Удивило обилие красных околышей. Рябило в глазах. Больше, нежели бабьих платков. Поработали агитаторы Донского правительства; со всех ближних хуторов
