и оглядел зал, но свободных мест не нашел.
— Он восточные мотивы хорошо играет, и «Чобани» тоже ничего у него получается, — заметил Евтихий, очарованный игрой тапера. Затем снял папаху, положил ее к себе на колени и, улыбаясь, уставился на пианиста.
Голова у Евтихия была почти совсем лысая, только кое-где рыжие волосы торчали пучками, словно у ощипанного гуся.
Корнелий постучал ножом о стакан. Но официант не появлялся. Евтихий вскочил, подошел к стоявшему за стойкой толстому буфетчику и, наклонившись, что-то шепнул ему. Тот с почтением взглянул на Корнелия, пригладил свои длинные усы и кликнул через маленькое кухонное окошко официанта.
Тотчас явился щупленький человек и принялся вытирать стол полотенцем. Время от времени он поглядывал своими мышиными глазками на Корнелия.
— Что прикажете подать?
Корнелий улыбнулся:
— Сначала скажи, как тебя зовут?
— Авксентий…
— Так вот, Авксентий, — обстоятельно, с солидностью пожилого человека стал заказывать ужин Корнелий, — сначала подай закуску и кахетинское, потом закажи филе на вертеле и самтредские купаты.
— Слушаю-с, — ответил официант, кланяясь, и хотел уйти. Но Евтихий вдруг вскочил, взял его под руку и пошел с ним на кухню, чтобы самому выбрать филе и купаты.
Корнелий осмотрелся. Вокруг сидели незнакомые люди. Среди них выделялись бывшие офицеры, одетые в английские френчи, телогрейки, кожаные безрукавки. Офицерам, бежавшим после Октябрьской революции на юг, правительство Ноя Жордания охотно предоставляло убежище как в Тифлисе, так и в других городах Грузии, переправляло их в армию Деникина. Вся жизнь этих современных ландскнехтов, оставшихся без отечества, без чести, потерявших свои семьи, сводилась, в ожидании победы над революцией, к пьянству, картежным играм и дешевому разврату. Сидя в ресторане, они молча покуривали английские сигареты и пили с каким-то отчаянием вино. Изредка, вплотную придвинувшись друг к другу, офицеры толковали о гражданской войне в России.
Корнелий случайно услышал их разговор.
— Вот уже и Грузия стала для нас заграницей, — сказал один из них.
— Ничего, покончим с большевиками — возьмемся за Грузию… — заметил другой.
— Слышали? Англия не признает никаких самостоятельных республик на территории России.
— Да, да! Англичане берут на себя управление Закавказьем, чтобы вернуть его потом России. Об этом у них договор с председателем российского правительства адмиралом Колчаком.
Корнелий с возмущением посмотрел в сторону беседовавших.
Заметив его взгляд, один из офицеров подмигнул приятелям: «Говорите осторожнее, нас подслушивают». Офицеры продолжали беседовать шепотом, и Корнелий не мог уже их расслышать. Он перевел взгляд на другой столик. Там сидели женщины и о чем-то горячо спорили. Две из них недвусмысленно улыбнулись Корнелию. Откуда им было знать, что творилось в этот момент в душе незнакомого молодого человека? Корнелий взглянул на них, словно пьяный. «Плакать им нужно, а они смеются, — подумал он. — А как ужасен их смех! Что их смешит?.. Какой черт потянул меня в этот подвал? И почему еще Евтихия я потащил за собой?»
Корнелий безразличным взглядом уставился да стол, который накрывал Авксентий, расставляя бокалы и тарелки, раскладывая ножи и вилки. Евтихий молча сел на свое место, украдкой следя за Корнелием, чертившим карандашом на бумажной скатерти какие-то узоры и фигурки.
Наконец Корнелий поднял взор. Посмотрев на Евтихия, он улыбнулся, налил вино в бокалы и выпил за здоровье Евтихия и Шуры. Но вино не рассеяло его мрачных мыслей. Он снова уставился на стол.
— Скажи, — обратился он вдруг к Евтихию, — как по-твоему, есть на земле счастливые люди?
— Всякие бывают — и счастливые и несчастливые. Несчастных, конечно, больше, — не торопясь ответил Евтихий.
— А вот индийский бог говорит, что человек, нищий или богатый, все равно не может быть счастливым.
— Что за бог у этих индийцев?
— Будда.
— Врет этот их Будда.
— Почему?
— Если верить этому Будде, так выходит, что и мой барин тоже несчастный человек?
— Ты вот сомневаешься, а лучше возьми да и спроси его самого.
— Чего же ему не хватает? Образованный, денег вволю, жена и дочь — красавицы… Вот женишься на Нино, тоже будешь счастливым…
— У древних евреев был царь Соломон, самый мудрый, самый богатый из всех царей, к тому же обладавший самыми красивыми в мире женщинами. Но и он считал себя несчастным… Все суета сует и томление духа, говорил он. От старости и смерти никто не уйдет.
— Это верно, нет недуга страшнее старости, а смерть — конец всему. Поэтому, пока жив человек, он должен пользоваться жизнью. Нужно пить, веселиться и любить. Царство небесное — это сказка, — поучал Корнелия Евтихий.
— Э! Да ты, оказывается, философ, типичный последователь Эпикура! Только скажи, приходилось ли тебе переживать смерть близкого человека или разлуку с любимой женщиной?
— Все бывало. Но время лечит людей и раны. — Глаза Евтихия хитро забегали, и он участливо спросил: — Корнелий, душа моя, только не обижайся, скажи, пожалуйста, как твои дела с дочкой нашего барина?
— Да так… — уклончиво ответил Корнелий.
Евтихий поднял бокал и выпил за здоровье Корнелия, пожелав ему счастья и женитьбы на Нино.
2
Громкий говор, тосты, пьяные крики и пение в зале постепенно стихали. Многие кончили ужинать и, расплатившись, направлялись к выходу. Ушел и пианист. После полуночи в ресторане остались три девицы, офицеры и Корнелий с Евтихием.
На эстраду поднялся офицер — красивый рослый блондин средних лет. Он сел за рояль и, взяв несколько аккордов, запел приятным баритоном старинный романс:
Я помню вальса звук прелестный
Осенней ночью, в поздний час…
Все повернулись к эстраде. Седой военный, очевидно полковник или генерал, сидевший скрестив на груди руки, вздыхал и покачивал в такт музыке головой.
Да, то был вальс, старинный, томный…
Офицер кончил петь. В зале раздались аплодисменты и крики «браво». Особенно неистовствовали три девицы. Седой военный недружелюбно поглядывал в их сторону.
На душе у Корнелия было тоскливо, болела голова. Облокотившись на стол, он закрыл лицо руками и замер в мучительном томлении… Его ладони, в которых он еще недавно держал надушенные, затянутые в перчатки руки Нино, все еще хранили запах ее любимых духов — какой-то причудливой смеси фиалки, сирени, ириса, свежей листвы и еще чего-то очень тонкого, трудноуловимого. Этот аромат исходил от ее тонких пальцев, от черных кос, от всего ее нежного девичьего тела. Он опьянил Корнелия в день их первого свидания и с тех пор неотступно его преследовал. Вспомнив это свидание, предрассветную звезду, наступившее затем чудесное утро, Корнелий почувствовал болезненную тоску, ему стоило огромных усилий сдержать себя — не крикнуть, не разрыдаться… Офицер спел еще несколько грустных романсов и в заключение — «Вернись». Нервы Корнелия напряглись как
