Он поцеловал голубку в ее черную, точно бархатную шейку и передал ее Розине.
Та взяла ее, поцеловала в то же самое место и быстро спрятала под плащом.
Они условились, что голубка должна возвратиться с ответом около часу, а принц станет поджидать ее у окна. На прощание Розина заставила Рейхштадта поклясться, что он не станет больше ожидать ее на балконе, а сама поклялась ему, что приедет к нему на следующую ночь и пробудет с ним до рассвета…
VII. Явление
На другой день или, вернее, вечером того же дня герцог Рейхштадт, несмотря на клятву, которую он дал Розине, опять стоял у того же окна, выжидая, впрочем, не ее, а Сарранти, так как голубка прилетела в замок в час дня и принесла весть, что он явится ровно в полночь.
Было половина двенадцатого. Через полчаса юноше предстояло очутиться лицом к лицу с человеком, который был преданнейшим слугою отца, а после его смерти решился служить сыну с почти безумным самоотречением.
То ли утомившись ожиданием, то ли просто от холода студеной февральской ночи в три четверти двенадцатого Рейхштадт вернулся в комнату, запер окно, тщательно задернул занавеску, сел на диван, подпер голову руками и глубоко задумался.
О чем думал этот несчастный?
Пронеслись ли перед ним картины его однообразного, как течение реки, детства? Или виделся ему прикованный к скале, с растерзанным сердцем Прометей Святой Елены?
Даже комната, в которой он сидел, должна была напоминать ему об отце.
Наполеон I жил в ней два раза: в первый раз в 1805 году после Аустерлица, во второй – в 1809 году после Ваграма.
С тех пор прошло восемнадцать лет, но расположение комнат осталось неизменным, да еще и поныне они представляют три больших покоя: приемную, туалетную и комнату, роскошно убранную лепной работой, позолотой и драгоценнейшими произведениями индийского и китайского искусства.
Стены приемной еще и поныне украшены портретами королей Франциска Лорренского, Иосифа, Леопольда и царствовавшего в то время императора, который был изображен ребенком возле матери, а в углу стояла довольно хорошо исполненная статуя Осторожности.
Спальня приходилась третьей в этом ряду комнат, а позади нее была только маленькая уборная.
Входная дверь в спальню приходилась как раз напротив уборной, в задней стене которой было вделано огромное зеркало в резной золоченой раме. Довольно темная, но в торжественном стиле мебель была обита зеленой шелковой материей, затканной желтыми цветами с золотистым оттенком. Эти фантастические цветы по какому-то странному совпадению напоминали пчел.
Вдоль стены тянулся диван. Кровать приходилась напротив камина, над которым висело второе зеркало.
На этом диване некогда сидел и Наполеон; на этой кровати спал и он; это зеркало отражало и черты победителя Ваграма и Аустерлица.
Да, это помещение само собой должно было постоянно вызывать Рейхштадта на раздумье. Однако за несколько минут до полуночи он встал и принялся тревожно шагать взад и вперед по комнате, и раза два вслух спросил сам себя:
– Да как же он придет?
По временам на лице его появлялась улыбка недоверия.
– Да и придет ли он вообще? – прошептал он.
В то мгновение, когда у него вырвался этот вопрос, послышалось шипение, которое в больших старинных часах обыкновенно предшествует бою, и вслед за ним раздался первый удар полуночи.
Юноша вздрогнул. Ему вспомнилось, что это была как раз излюбленная пора призраков и выходцев с того света.
Он подошел к камину и прислонился к нему. У него подкашивались ноги. Дверь в приемную приходилась теперь влево от него, дверь в уборную – справа. Зная, что в уборной другой двери нет, он инстинктивно уставил глаза на дверь в приемную.
Когда прозвучал и замер последний удар часов, он быстро обернулся.
Ему послышалось, что в уборной что-то треснуло.
Затем как будто кто-то осторожно прошел по паркету.
Рейхштадт был окончательно озадачен, потому что считал, что в уборной нет и быть никого не может.
Однако звук шагов становился настолько явственен, что ему скоро пришлось преобразиться. Он инстинктивно схватился правой рукой за эфес шпаги, а левой хотел было отодвинуть портьеру.
Но прежде, чем он успел к ней прикоснуться, она заколыхалась. Юный герцог отпрянул, как ужаленный. Перед ним между двумя темными полосами раздвинутых занавесей стояла сухощавая фигура человека с поразительно бледным лицом. Он явился из комнаты, в которой не было второго выхода.
– Кто вы такой? – спросил герцог, с быстротою молнии выхватывая шпагу из ножен.
Таинственный человек молча сделал два шага вперед, вовсе, по-видимому, не заботясь о смертоносном клинке, который сверкнул в руке юноши, и почтительно опустился на одно колено.
– Я тот, кого ваше высочество изволили ожидать, – проговорил он.
– Тише! Тише! – вскричал принц.
Он протянул Сарранти руку. Тот схватил ее и осыпал горячими поцелуями.
– Тише! Тише! – твердил испуганный юноша. – И не называйте меня высочеством!
– Но как же называть мне сына и наследника великого императора Наполеона, моего повелителя? – спросил Сарранти, все еще не поднимаясь с колен.
– Ну, просто принц или монсеньер, так, как меня называют все здешние!.. Но, прежде всего, скажите мне, ради бога, как вы сюда попали?
– Прежде всего, монсеньер, позвольте мне доказать вам, что я именно тот человек, которого вы ожидали, и что я дерзаю говорить с вами от имени вашего отца.
– О! Я, разумеется, не знаю, ни кто вы, ни как и откуда вы пришли, но я вам верю.
Сарранти вынул из кармана какую-то бумагу, тщательно завернутую в другую.
– Позвольте мне, монсеньёр, начать с того, что я предъявлю вам мое рекомендательное письмо, – сказал он.
Рейхштадт взял бумагу, снял с нее обертку, вскрыл ее, и первым, что он увидел, был локон черных шелковистых волос.
Он мгновенно понял, что это были волосы его отца.
Две крупные слезы скатились из его глаз. Он поднес их к губам и поцеловал с выражением беспредельной нежности и горя.
– Это святыня! – проговорил он. – Это единственная осязаемая вещь, которая осталась мне от отца! Я никогда с нею не расстанусь.
Эти слова были произнесены с таким выражением, что Сарранти вздрогнул. Сын его земного божества осуществлял все его мечты: он был достоин своего великого отца!
Корсиканец поднял на юношу увлажнившиеся от прилива чувств глаза.
– В эту минуту я вполне вознагражден за всю мою преданность, заботы и труды! – проговорил он. – Плачьте, плачьте, монсеньер! Не стыдитесь, вы плачете слезами льва!
Герцог схватил руку Сарранти и, молча пожимая ее, поднял глаза на его суровое, мужественное и омытое слезами лицо.
– Неужели отец мой не поручил вам обнять меня вместо него? – спросил он.
Сарранти вскочил на ноги, обхватил юношу обеими руками. Крепкий дуб и юный тростник зарыдали вместе.
Успокоившись от этого подъема чувств, Сарранти показал Рейхштадту, что локон прикрывает текст короткого письма.
– Это от отца? – спросил юноша.
Сарранти медленно и почтительно кивнул головой.
– И писал это сам отец?
Сарранти молча поклонился.
– Я раз двадцать просил у матери, чтобы она дала мне хоть несколько слов, написанных его рукой! – вскричал Рейхштадт. – И она всегда отказывала мне в этом!
Он с каким-то богопочтением поцеловал бумагу и, очевидно, руководствуясь только инстинктом сына, прочел письмо, которое едва ли разобрал бы кто-нибудь посторонний:
«Многолюбимый сын!
Человека, который передаст тебе это письмо и локон, который к нему присоединен, зовут Сарранти. Он собрат мне по сражениям и товарищ по изгнанию, и ему-то и поручаю я осуществление моих заветнейших мыслей и драгоценнейших надежд. Выслушай то, что он станет говорить тебе, так, как бы ты слушал самого отца твоего, и прислушивайся к его советам, как ты прислушивался бы к моим собственным.
Отец твой, который живет только ради тебя,
Наполеон».– Значит, тогда он был еще жив! – вскричал Рейхштадт – Все это написано его собственной рукой! Так будьте же моим вторым отцом, и я стану любить вас, как вы того достойны! Обнимите меня еще раз, Сарранти!
– Да, да, – продолжал он, прижимая к груди соизгнанника своего великого отца. – Я стану исполнять ваши советы так же свято и точно, как если бы они исходили от того, кто уже умер, но кто, именно и вследствие своей смерти, и теперь видит и слышит нас, и даже, может быть, стоит между нами.
Произнеся эти слова, принц с каким-то страхом протянул руку к самому темному углу комнаты.
– Но все-таки прежде всего скажите мне, как вы сюда попали?
– Соблаговолите последовать за мной, монсеньер, – ответил Сарранти, подводя юношу к свету и показывая ему другую бумагу, на которой был начерчен план с надписями, сделанными почерком императора.
– Это что такое? – спросил Рейхштадт.
