Таким образом, Розина очутилась в апартаментах принца, который обнял и увлек ее, предоставляя Гансу запереть за ними дверь и расположиться ожидать в прихожей, так как он это находил для себя более удобным.
Молодая пара, обнявшись, дошла до спальни и опустилась рядом на диванчик, который стоял в простенке между двумя окнами. Герцог был мертвенно бледен и едва переводил дыхание, но девушка дышала счастьем и полнотою жизни.
При свете канделябра, горевшего на камине, она заметила бледность своего избранника и обняла его еще крепче.
– О, мой милый герцог! – сказала она, несколько раз целуя его в лоб, как бы затем, чтобы стереть с него капли холодного пота. – Что это с вами? Вы нездоровы?
– Нет, мне теперь лучше, – ведь ты здесь, Розина, – ответил юноша. – Но ты так опоздала, а я так тебя люблю.
– Разве это значит любить меня, ваше высочество? Вы так рискуете своим здоровьем, оставаясь на вредном ночном воздухе. Ведь вы сами несколько раз обещали мне не ждать меня на этом проклятом балконе.
– Да, я даже клялся тебе в этом, Розина, и всегда начинаю с того, что стараюсь сдержать слово… Но в одиннадцать часов я еще могу стоять у запертого окна… вот если бы ты приехала в одиннадцать, то сама застала бы меня там.
– В одиннадцать? Но ведь вы же знаете, ваше высочество, что в это время балет только кончается.
– Разумеется, знаю, но в одиннадцать часов мне начинает казаться, что я жду тебя целые сутки, а иногда и двое суток, и поэтому в одиннадцать часов я берусь за ручку двери, в полночь отпираю окно… Ну… и выхожу из терпения, и даже сержусь на тебя до тех пор, пока не заслышу стук твоей кареты.
– Ну, и тогда? – спросила она улыбаясь.
– Тогда я прислушиваюсь к звуку твоих шагов, и каждый из них отдается в моем сердце, я отпираю дверь… протягиваю руки…
– Ну, и тогда?
– Тогда я счастлив, Розина, – закончил принц разбитым и тихим голосом больного ребенка, – тогда я так счастлив, что мне кажется, что я умру от счастья!
– О, мой царственный красавец! – вскричала девушка, гордая и счастливая чувством, которое внушала.
– А сегодня я тебя и ждать почти совсем перестал, – продолжал принц.
– Что же вы думали, что я умерла?
– Розина!
– Неужели вы думаете, что потому, что вы принц, то можете любить Розину больше, чем она вас любит? Тем хуже для вас, потому что, предупреждаю вас, в этом случае я вам первенства не уступлю.
– Так, значит, ты очень любишь меня, Розина? – проговорил юноша, которому наконец, в первый раз после ее прихода, удалось вздохнуть полной грудью. – О, повторяй мне эти слова как можно чаще, чтобы я мог вполне насладиться ими! Они дают мне силу дышать свободно, они исцеляют меня!
– Какой вы ребенок! Вы еще спрашиваете, люблю ли я вас! Вот и видно, что ваша полиция устроена хуже, чем у вашего царственного отца, иначе вы не предложили бы мне такого вопроса.
– Да, ведь эти вещи, Розина, часто говорятся вовсе не из сомнения, а только ради того, чтобы слышать это чудное: «Да! Да! Да!»
– Ну, раз так: да, да, я люблю вас, мой красавец герцог! Вы меня ждете, вы сомневаетесь, когда я не еду… Да неужели вы думаете, что я сумею прожить один день, не повидавшись с вами? Разве вы не составляете мою единственную мысль, мою мечту, всю жизнь мою? Разве все время, которое я провожу вдали от вас, не наполнено воспоминаниями о вас? Как могло вам прийти в голову, что я сегодня не приеду?!
– Я этого не думал, а только боялся.
– Злой! Ведь должна же я была поблагодарить вас за ваш милый букет. Я весь день думала о той минуте, когда получу его и заранее наслаждалась его ароматом!
– А где он? – спросил принц.
– Где? Вот прекрасный вопрос! – вскричала девушка, вытаскивая из-за корсета увядший, но все еще ароматный букетик.
Она нежно поцеловала его, а принц вырвал его у нее из рук, чтобы сделать то же самое.
– О, мой букет! Мой букет! – вскрикнула она.
Принц, улыбаясь, отдал ей его обратно.
– Вы сами собрали его? – спросила она.
Рейхштадт хотел было ответить отрицательно.
– Нет, нет! Молчите! – сказала Розина. – Я ведь отлично знаю вашу манеру группировать цветы. Я даже оттуда, из Вены, видела, как вы расхаживали по оранжереям, которые возле конюшни, собирали фиалки и раскладывали их по мху, чтобы они не завяли от тепличной жары и от теплоты ваших рук… А, кстати, какие у вас горячие руки!
– Это ничего, не беспокойся! Я, кажется, никогда не чувствовал себя так хорошо, как теперь.
– Ну, скажите, ведь вы так и составляли букет, как я говорю?
– Да.
– А если бы вы знали, какими глазами я смотрела на него, какими поцелуями я его осыпала!
– О, моя прелесть!
– Когда я умру, ваше высочество, положите мне в гроб на подушку два пучка фиалок. Тогда мне будет казаться, что вы станете всю вечность смотреть на меня вашими прекрасными голубыми глазами.
Болтая таким образом, они представляли собой как бы полнейшее олицетворение чистой любви, но больше всего напоминали Ромео и Джульетту.
IV. Ревность
Вдруг лицо герцога омрачилось.
Глаза его остановились на драгоценном бриллиантовом браслете, охватывавшем руку девушки, затем перешли на ароматический мешок, который висел у нее на поясе.
Он негромко вскрикнул и схватился за грудь.
Розина принялась ласкаться к нему еще жарче, но он продолжал сидеть возле нее печальный и угрюмый.
Она заметила его слабый крик, но все еще продолжала улыбаться и старалась развеселить его.
Наконец, она, по-видимому, решилась поставить вопрос прямо.
– В вашу голову забралась какая-то мысль, которую вы от меня скрываете, – сказала она, ласково поводя пальцем по его лбу, – но я вижу ее на вашем лице так же хорошо, как увидела бы сорную траву посреди поля роз.
Рейхштадт горько вздохнул.
– Ну, скажите же мне, что вы думаете? – спросила Розина.
– Я ревную! – ответил он.
– Ревнуете? – кокетливо повторила артистка, – Признаюсь вам, я так и думала!
– Вот видишь!
– Ревнуете! – повторила Розина уже совершенно иным тоном.
– Ну, да, – ревную.
– К кому же это, позвольте спросить?
– Прежде всего ко всем на свете.
– О, это не так опасно, потому что ревновать ко всем – значит не ревновать вовсе.
– А еще к кому-то…
– Верно, к самому Господу Богу, потому что, кроме вас, ваше высочество, я люблю только Его.
– Нет, не к Богу, а к человеку.
– В таком случае – вашей собственной тени?
– Не смейтесь над моей мукой, Розина!
– Над мукой? Значит, вы ревнуете меня даже до боли… А! В таком случае надо эту боль уничтожить сейчас же! Скажите прежде всего, кто это?
– Он был сегодня в театре.
– В таком случае то, что вы говорите, совершенно верно. Сегодня в театре у вас действительно был соперник.
– Вы в этом сознаетесь?
– И этот соперник объяснился мне в любви самым натуральным образом.
– Как его зовут, Розина?
– Публика, ваше высочество.
– Ах, да я и без этого знаю, что весь город поголовно влюблен в вас! – вскричал Рейхштадт с заметным нетерпением. – Но я говорю о человеке, на которого вы смотрели такими страстными глазами, что я, право, не прочь придраться к нему из-за первого пустяка и проучить его.
Розина расхохоталась.
– Держу пари, что вы говорите про индуса! – вскричала она.
– Разумеется, о нем. Он так нагло восхищался вами в своей ложе.
– Отлично, отлично, продолжайте, ваше высочество! Я вас слушаю.
– О, не смейся, Розина! Говорю тебе, я ревную серьезно. Он не сводил с тебя глаз все время, пока ты была на сцене, а когда шла опера, он зевал по сторонам, точно и пришел в театр только для того, чтобы рассматривать людей, которые сидят в ложах.
– И кого же это он искал, по-вашему? Уж не меня ли?
– А ты, злая девочка, иногда отворачивалась от меня и смотрела на этого набоба. А когда ты вышла на вызовы, – какой драгоценный подарок бросил тебе этот лахорский раджа?
– Вот, можете посмотреть, – ответила девушка, поднимая руку на один уровень с глазами юного герцога.
– Да я уж и так узнал эти бриллианты. Они так сверкнули в театре, что ослепили даже меня в моей ложе… О! Мой бедненький букетик, что за жалкий предмет представлял ты наряду с ними!
– А где был этот букетик фиалок, ваше высочество?
Принц улыбнулся.
– А где индийские бриллианты? – продолжала девушка. – На мне, но только потому, что я не хотела отделять их от кошелька, который был мне передан вместе с ними.
– В таком случае, зачем вы не оставили этот кошелек дома?
– Потому что в нем лежит одно письмо.
– От этого человека?
– Разумеется, от него.
– И он смеет писать тебе, Розина? Послушай, не мучь меня больше! Видела ты его когда-нибудь раньше сегодняшнего вечера? Ты его знаешь? Ты любишь его? Ты его любишь?
Эти последние слова вырвались у него с таким выражением муки, что отозвались в самой глубине сердца артистки.
Лицо ее мгновенно приняло серьезное выражение, и в голосе уже не слышались потоки шутливости.
