ОСЕНЬ 1961
© Перевод В. Тихомиров
Туда — сюда, туда — сюда,тик-так, тик-так, тик-тик —у прадедовских ходиковоранжевый, улыбчивый,посольский лунный лик.
Всю эту осень — нервы, испуг:а если война, а вдруг —мы толковали: этот упадок смертью чреват.Я в кабинете — плещусь гольяномв аквариуме стеклянном.
Конец все ближе,все выше луна,бледна от страха.Страна (или дух) —гагара (ловец жемчужниц) под колпаком стеклянным.
Ребенку родительуже не спаситель.Мы стали похожи, глядите,на скопище пауков,кричащих без слез, без слов.
Восстало природы зерцало.Ласточка делает лето.Приятно считатьминуты,но стрелки приклеились к циферблату.
Туда — сюда. Туда — сюда.Тик-так!Единственный мой помощник —этот оранжево-черныйкачающийся скворечник.
НОЧНАЯ ГОРЯЧКА
© Перевод В. Тихомиров
Настольная лампа, и ворох бумаг,но пол подметен, и все вещи стоятпо стойлам. Десятую полночь подрядя вижу — густеет усталости мрак,паря над несмятой моей простыней.Испарины сладкий раствор солянойпо капле твердит мне: да, это все так —в промокшей от пота горячке ночнойвся жизнь, все искусство! Скользя под уклон,мы досуха выжаты жизнью — и впредьон будет стремиться во мне умереть,ребенок, что умер во мне, не рожден, —весь мир и вся плоть… в этой урне ночнойиспарина от вдохновенья огня.Ты! Снова! Ты здесь, у меня за спиной!Сиянье на веках, и череп коня,тихонечко ржущий, и топот копыт.И вновь я плещусь в разноцветий дня,в промокшей одежде, в ознобе, омытсиянием, вижу: вот — я, вот — кровать,ребенок, взорвавшийся, как динамит,жена… да, твоя озаренность опятьменя вырывает из черных тенет,и сердце твое как олень на бегу.А я черепаха, коль я не смогуочистить поверхность взволнованных вод,ты, сердце, приди на подмогу ко мне,гнет смерти и жизни влача на спине.
В СОРОК ПЯТЬ
© Перевод А. Сергеев
Зима пронизываетменя, Нью-Йорксверлит мои нервы:я идупо прожеванным улицам.
Куда мне, кудав мои сорок пять?На каждом углу встречаю отца,живого, моих лет.
Отец, прости мнемои обиды,как я прощаю тем,кого сам обидел!
Ты никогда не всходилна Сион, но оставилдинозавровыследы на пути,по которому я иду.
ИЮЛЬ В ВАШИНГТОНЕ
© Перевод А. Сергеев
Жесткие спицы этого колесавонзаются в язвы земного шара.
На Пото́маке белыми лебедямикатера грудью врезают сернистые воды.
Выдры ныряют, выныривают, прилизанные,еноты полощут мясо в ручье.
На кругах площадей — зеленые всадники, словноосвободители Южной Америки, встают
над остриями буйной тропической поросли,которая унаследует мир.
Избранный и вступивший в должность приходит сюда,как новенький гривенник, и уходит, как тряпка.
Мы не можем назвать их имен и дат —круг за кругом, как кольца на пне, —
о, если бы за рекой был иной берег,далекий хребет очистительных гор,
холмы, подсиненные, словно веки у девушки…Кажется, чуть подтолкни — и мы там,
что всего лишь ничтожное противлениенепокорного тела нас тянет вспять.
ИСТОРИЯ
© Перевод А. Сергеев
История кормится тем, что было,тем, чем мы неумело владели, —а мы умираем скучно и страшно;книги конечны, жизнь бесконечна.Авель конечен; осечка смертидразнит скептика, чьи коровы —как черепа с трансформаторных будок,чей младенец воет всю ночь,как неотлаженная машина.В бледной охотнице, пьяной туманом,библейской луне ребенок видитчетыре провала; глаза, нос, рот —наивное до кошмара лицо,мое лицо в предрассветном морозце.
АТТИЛА, ГИТЛЕР
© Перевод А. Сергеев
Гитлер мучился от нетерпенья:— Пока я жив, успеть бы с войной —Мы варвары, старый мир одряхлел. —Аттила возрос на сырой конине,скакал на битву в звериной шкуре,сжигал все дома на своем пути,спал на коне, во снах видел степь —узнал бы он себя в современном,не знающем великодушных порывов,систематичном и философичномкочевнике и домоседе? О да!Варвару странно, что гибнет культура, —а кто оставил в зловонном дымежелезки, кости, осколки, юность?
БЕТХОВЕН
© Перевод А. Сергеев
Наша поваренная книга — зеленая с золотом,как «Листья травы». Для меня она сущая гибель,а я, хотя бестолково, все-таки существую —на хлебе с маслом, яйцах вкрутую, виски и сигаретах:могу ли я пировать на несущейся туче,ближним лгать, говорить правду печатно,быть будничным Гамлетом и отставным Линкольном?Что для художника мода на туманность?Бетховен — он был романтик, но трезвый романтик!Что для него короли, республики, Наполеон?Он сам себе Наполеон! Что для него глухота?Кровоточит ли рана на полотне живописца?В оковах ли хор узников из «Фиделио»?При хорошем голосе слух — наказанье.
ВОСХОДЯЩЕЕ СОЛНЦЕ
© Перевод А. Сергеев
В полдень адское пламя всегда ослепляет,цветенье последних минут — драгоценность для обреченных;они обмахиваются бамбуковыми веерами,словно отмахиваются от пламени с неба —адмирал Ониси[135], отец камикадзе, герой,до сих пор кумир молодежи, юные летчикиобожают его до самоуничтожения…Он сбивал наши армады, как перелетных птиц.В саду разговор, в небе зигзаги огня.Эту войну он бросил: уговорила жена.Муж и жена пьют виски из чайных чашек,обсуждают шалости внуков. Когда он вонзает меч,меч вонзается криво… Восемнадцать часовты умирал, рука в руке жены.
ТРИДЦАТЫЕ
© Перевод А. Сергеев
Два месяца туманы, сырость, спертостьтем лучшим летом, сорок лет назад:девчонки по пути домой, пластинки,туманы, покер, танцы, «спать пора»какой-то поздней птицы; местный хемлокчернеет, словно римский кипарис;амбар-гараж под маяком Ковша,в пруду мизантропичная лягушкабрюзжит на ужас жизни — до утра!Короткими ночами долги сны;в кострах на свалке чайки ищут падаль,скрипя, как цепи; парусник причалил,и поселенцев в желтых капюшонахувез автобус, желтый, как листва.
В НАЧАЛЕ
© Перевод А. Сергеев
Бывает хуже, в общем, жить опасно,но в детстве страшный сон — страшней всего.Спасительные повторенья буднейдают возможность жить: встать в семь, лечь в девять,есть до́ма трижды в день, плюс непременныйпитательный безвкусный школьный завтрак,смеяться — как дышать, спать — только ночью…Награда за болезнь — уединенье:в окне пылятся голые деревья,морщит поля под цельной простыней —ты оживленностью пугаешь маму…Мне жутко вспоминать о первом взлете:вдруг многое во мне лишилось почвы —я криво, напрямик летел к стихам.
ОКНО
© Перевод А. Сергеев
Полночные деревья сбились с ног;в окне, природной раме живописца,страсть борется с классичностью — любовьтечет сквозь пальцы. Поднимаем шторы:дрожанье мокрых белолицых стен,шального мира, лондонского мела…Дома́ нам стали поперек пути,но мы встречаемся, глотаем бурю.В столицах, даже самых захолустных,бездомной буре не ворваться к людям,пока ее не впустит в дом окно.Мы слышим, как молотит кулаками, —жизнь ничему ее не научила…Бегущие деревья сбились с ног.
ПОСЛЕ 1939
