Многие у нас часто злоупотребляют словом сознательность и говорят: он сознательно поступил или несознательно. Это значит, что если он сознательно поступил, то это хорошо, а несознательно поступил — значит плохо. Я, как педагог, а у меня всегда на руках были тяжелые характеры, старался добиваться сознательных поступков. Но я скоро увидел, что это невозможно всегда рассуждать о том, как поступить или, как говорят украинцы, «систи и заходыты в думы», сесть и подумать. Невозможно на каждом шагу «заходыты в думы». То есть, нельзя загружать наше сознание на каждом шагу этой страшной работой проверки. Причем, ведь человек всегда что-нибудь делает, всегда совершает акт поведения. Иногда это мелочь. Даже неловко вспоминать.
Тип москвича, например. Я в Москве 2 года и не знал, какие москвичи. Я провинциал, да еще хохол, украинец, другое было представление о человеке. И вот мой первый образ москвича.
Я приехал в Москву с 2–3 чемоданами в длинную командировку, и друг — москвич меня встретил на вокзале. Я по-провинциальному говорю: «Такси что ли взять или извозчика». — «Нет», говорит, «едем на трамвае. У нас все делается на трамвае. Петька, Колька, Миша есть и т. д.».
Ну, думаю, посмотрю, как это делают москвичи. Идет трамвай. Страшный разгон — и вся масса этих людей и чемоданов влетает в вагон. Ругань, протесты. Я думаю «нет», а он кричит: «Что же ты стоишь, лезь в переднюю площадку». Я растерялся. А он уже всех растолкал, кому-то подал чемодан, успел еще произвести какое-то разрушение и меня впихнул. Спрашиваю: «А где же третий чемодан?» — «Если Мишка не сел, чемодан у него, то он доедет на следующем трамвае». — «Да ведь ты не сказал Мишке куда ехать». «Ах, не сказал? Ну он сам догадается».
Не говоря о том, что мне истоптали сапоги (я 1 р. заплатил за их чистку), оторвали пуговицы, но я целый день искал третий чемодан, который завез Мишка.
Вот этот страшный патриотизм, эта энергия, эта гордость: у нас в Москве так! — убежденность, уверенность, уверенность, что в Москве все хорошо приспособлено. Целая куча неприятностей, а он уверен, что все правильно, что все так и нужно. Скажите, чем проверить его поведение? Неужели о таком пустяке, как вопрос о том, как перевести чемодан, тоже нужно сесть и подумать? Это рефлекс, это привычка к определенному поведению. И совершенно ясно, что кроме сознания нам нужно выработать какую-то привычку. А мы идем к коммунизму. Легко сказать — «от каждого по способности, каждому по потребности».
Давайте по секрету поговорим. Как мы об этом думаем — «каждому по потребности». И сколько очень легкомысленных мыслей иногда, приходит нам в голову. Вот как хорошо — каждому по потребности. Вот у меня потребность — я желаю иметь 10 костюмов, получу я их или нет? Я желаю иметь дачу. Я не хочу «М 1», у меня потребность на «ЗMC». Я хочу каждый день ходить в Большой театр и сидеть в 1-м ряду. Это моя потребность. Товарищи, для того чтобы справиться с таким вопросом, что такое потребности и как мы представляем себе, будет действительно удовлетворяться потребность каждого, для этого нужно, чтобы не только сознательно, умно относиться к своему поведению, а чтобы у нас была привычка правильно поступать.
Вот товарищ Ленин в своей книге «Государство и революция», между прочим, подчеркивает значение именно привычки. Он говорит, как будет при коммунизме: это будет всенародный учет и уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться таким быстрым и серьезным наказанием, что необходимость соблюдать несложные основные правила всего человеческого общежития очень скоро станет привычкой. Товарищ Ленин слово «привычка» подчеркивает.
Таким образом, и наша задача не только воспитывать в себе правильное, разумное отношение к вопросам поведения, но еще и воспитывать правильные привычки, то есть такие привычки, когда мы поступали бы правильно вовсе не потому, что сели и подумали, а потому, что иначе мы не можем, потому, что мы так привыкли. И воспитание этих привычек — гораздо более трудное дело, чем воспитание сознания.
Вот в моей работе воспитания трудных характеров из того материала, который у меня был, до сознания довести было всегда очень легко. Все же человек понимает, человек сознает, что нужно поступать так. А вот когда приходится на деле поступать, он поступает иначе, в особенности в тех случаях, когда этот поступок совершается по секрету. Вот это страшная проверка сознания: поступок по секрету. Как человек поступает, когда его никто не видит, не слышит и никто не проверяет. И я потом над этим вопросом должен был очень много работать. Я понял, что легко научить человека поступать правильно в моем присутствии, в присутствии коллектива, а вот научить его поступать правильно, когда никто не слышит, не видит и ничего не узнает о том, как он поступил — это очень трудно.
Я помню такой случай. Коммуна была уже в полном блеске, когда кто-то предложил на собрании такой тезис:
«Мы настолько сильны и настолько дисциплинированны и настолько себя уважаем, что мы предлагаем, что в трамвае коммунары обязаны уступать место всем».
Сначала предложили — уступать место старикам, старушкам, калекам, женщинам, но потом поговорили, поговорили на общем собрании и решили: нет, уступать место всем. Потому что мы не знаем: вот вошел человек в трамвай — болен он или устал, или далеко ему ехать, или он много работал. Поэтому постановили, что коммунары должны всегда уступать место всем. Все были довольны, все радовались, потому что это — признак уважения к себе, это — признак моей силы, и чувствовать эту силу в своем коллективе — это радостное переживание. И мы были довольны. Мы были довольны, что мы пришли к этой силе. И я был доволен.
Многие ребята в школе начали нам подражать. И вдруг на фоне этого общего благополучия месяца через два один коммунар говорит: «У нас, — говорит, — многие коммунары уступят место в вагоне и стоят и смотрят — все ли заметили, все ли увидели это. В глаза всем заглядывают. Предлагаю: пусть не заглядывает в глаза, пусть не задается своим поступком, как кокетка не смотрит вам в глаза. Надо так поступать, чтобы никому в глаза не заглядывать и чтобы никто не заметил, что ты ему место уступил».
И вот я дальше смотрю: он осторожно сдвинулся с места, чтобы никто не заметил, ушел в сторону, и никто не заметил. Вот, товарищи, поступок здоровый, красивый поступок, которым хочется пококетничать. Сделать для себя, для собственной идеи, для принципа — это уже трудно, и научиться так поступать — страшно трудно, и трудно научить так поступать. Хотя это сущий пустяк. Например, вы идете по берегу реки, тонет девочка, вы прыгнули, вытащили девочку, положили и пошли. Что такое, если вас видят 3–4 человека и будут вам аплодировать? Пустяки. А хочется. Помните, случай в Москве, когда был пожар. Какой-то молодой человек проезжал в трамвае, увидел девушку на каком-то этаже, полез, вытащил девушку и скрылся. Никто не знал, как его найти. Вот это идеальный поступок. Поступок для правильной идеи. И вот в каждом случае мне приходилось страдать над этой проблемой. Мы натирали полы каждый день. Натерли пол, зал блестит, и кто-то плюнул на пол. Пустяковый случай. — Уверяю вас, никакое воровство, никакое хулиганство не доводило меня такого белого каления, как этот плевок. Почему плюнул? Потому что никто не видел. Ведь это, может быть, тот самый лучший комсомолец, который от других требует правильного поведения, который сам прекрасный ударник, который идет впереди. И когда он остался один, наедине, когда его никто не видел, — он плюнул на работу своих товарищей, на свой собственный уют, на свое собственное жилище, на свою эстетику и красоту. Плюнул, потому, что никто не видел. Вот это противоречие между сознанием, как поступить, и привычной, как поступить. Между ними есть какая-то маленькая канавка, и нужно эту канавку заполнить опытом. Именно о такой привычке к правильным поступка говорит товарищ Ленин.
Вот общие положения о задачах коммунистического воспитания. Перед нами стоят эти задачи. Мы должны в ближайшие 5 лет, во всяком случае в эти 5 лет мы должны пройти этот путь коммунистического воспитания. Кто будет нас воспитывать? Конечно, нас будет воспитывать жизнь, — та же самая советская жизнь, советское движение вперед, советские победы, которые и до сих пор нас воспитывали. Мы будем воспитывать сами себя.
Теперь только остается закончить вопрос там, чтобы ответить на такой вопрос: а уже возможно? Вот что интересно. Я написал книгу «Флаги на башнях», в которой я описал коммуну имени Дзержинского. Это была хорошая коммуна, это был образцовый коллектив. Я могу без ложного стыда это утверждать. И я так описал, как было дело. Первые не поверили критики. Они сказали: Макаренко рассказывает сказки. Другой критик добавил: это мечта Макаренко. И я подумал: чего от критиков можно ждать? Сидят в своих кабинетах, ничего не видят, не слышат, — пусть пишут.
