миг между летом и вечностью.
Можно ли любить четыре смеха, четыре голоса, четыре пары глаз – я перестал беспокоиться об этом. Проживал каждый шорох платья, каждую их нелепую прихоть как долгую счастливую жизнь. Мы чтили Закон Драгоценного сада: если ловить бабочек, то впятером, если петь на террасе, то квинтетом, если кому-то плакать, то в объятиях остальных.
Одно только омрачало мне райские дни – тайна моего воскрешения из мертвых. Я знал, что рука не дрогнула, – стрелял в сердце, и зарубцевавшееся входное отверстие на груди подтверждало это. Что же за сила выдернула меня с того света? И зачем? И черный камень к тому же … Я ходил по улицам, заглядывал в лица высоким тучным ламам, бродил вокруг дворца Потала, но Кошкина не встретил. Может, и не было его?
…Судя по хохоту и заполошным воплям, Принцессы забросили уже крокет и просто носились среди деревьев.
Бреннер забыл обо мне и о них и спорил со своими невидимыми визитерами, обращаясь к двум пустым креслам:
– Думаете, я тут свихнулся? Нет, еще тогда, на «Святителе Николае», когда прочел все это … Ну, то, что там было написано, как тут у нас все устроено …
Видимо, Лиховский с Каракоевым спросили – где?
– Где? На Земле, – сказал Бреннер.
Он снова послушал и ответил с раздражением:
– Да! Я скрыл от Государя эти бумаги! И сжег!
Видно, на него посыпались упреки.
– А что я должен был сделать? – Бреннер в волнении вскочил. – Показать Государю, чтобы он тоже сошел с ума? Он, конечно, и сам многое знает, но не настолько, нет, не настолько!
Тут Бреннер вспомнил, что я еще здесь.
– А ты не хочешь поговорить с нашими? – Бреннер кивнул на пустые кресла.
Я помотал отрицательно головой.
– Ну хоть Лиховскому скажи пару слов.
– Лиховский умер, Саша, – сказал я.
– А разве я говорю, что он жив? – Бреннер посмотрел на меня с недоумением. – Ну ладно, как хочешь. Я к Государю, – и добавил, обращаясь к Лиховскому и Каракоеву: – А вы посидите тут.
Пошел было, но вернулся, сказал мне со значением:
– Ты теперь свой, ты в Семье. Не мешай Царю, не мешай …
– Что значит «не мешай»? В каком смысле?
Бреннер не ответил. Ушел во дворец.
«Не мешай Царю» – что он хотел этим сказать? Впрочем, что с него взять? Но внутри росло беспокойство. Что это за ежедневные встречи Бреннера и Государя? О чем они могут говорить? И до моего возвращения в Семью, когда я целый месяц был в опале, Бреннер регулярно ходил сюда, во дворец. Я чувствовал, что чего-то не знаю, упускаю что-то важное …
Тут мои грации явились над сонным прудом. Увидели меня, замахали крыльями. Бежали вприпрыжку в летящих одеждах через мостик. Настя кружилась с деревянным молотком в руках, будто собиралась зашвырнуть его далеко в пруд.
– Леонидик! Леонидик! – кричала она. – Они меня дразнят! Я прибью их молотком!
– Отойди от меня, полоумная! – смеялась Маша.
Таня подобрала плоский камень и залихватским броском пустила его над водой, чтобы он попрыгал «блинчиком», но «блинчик» канул в зарослях кувшинок. Ольга перегнулась через перила, будто намереваясь броситься.
– Морячок! Спасешь меня из тины? Спасешь?
– Лёнечка, принеси мне папироску, будь добр! – Татьяна спустилась к самой воде и села на замшелых каменных ступенях.
Я взял ее сумочку со стола и пошел к ним. Оглянулся на два пустых кресла. Если в самом деле Каракоев и Лиховский там и смотрят на Принцесс, то они счастливее меня. Для них уже нет времени, и это мгновение может длиться вечно.
27 августа 1919 года
Тибет. Лхаса
– Я получил письмо от мистера Рейли, – сказал Николай.
Анненков даже вскочил за своим секретарским столом в кабинете царя.
– Он здесь. Прибыл вчера из Индии с отрядом сикхов, – сказал Николай невозмутимо.
– В каком качестве?
– В качестве специального представителя его величества короля Георга.
– Из Индии … Жив, значит …
Анненков быстро осознал масштаб нового бедствия. Он искал Кошкина, а удар нанесли с другого фланга.
– Вчера он попытался пройти сюда, но охрана на воротах его не пустила.
– Что он пишет?
– Общие фразы о благорасположении короля Георга ко мне и семье. Он не знает, что семья уже не вся … Обещает какое-то интересное предложение от британского правительства.
– Ваше величество, возьму на себя смелость предложить, чтобы сначала он встретился со мной.
Николай кивнул:
– Это разумно. Я сам об этом думал.
Они стояли у окна в кабинете дворца со стенами, расписанными красными и зелеными драконами, и смотрели в Драгоценный сад с поздними пышными цветами и перезрелой листвой. Николай курил.
– Нужно заставить Рейли передать свои предложения через меня, – сказал Анненков.
Он с болью заметил, что царь совсем исхудал, осунулся и даже немного сгорбился, чего раньше за ним не замечалось. Борода и усы выросли до своих обычных размеров, но при теперешней комплекции казались велики, будто с чужого лица. Голубые глаза осветлились почти до полной прозрачности и лучились глубокими морщинами. Обильно проступила седина. «Старик, – подумал Анненков, – совсем старик».
– На сегодня вы свободны. Желаю удачи с Рейли и жду с докладом.
– Слушаюсь, ваше величество!
Анненков повернулся по-военному. Уже у выхода царь его окликнул:
– Леонид!
– Ваше величество! – Анненков повернулся к царю лицом.
– Обращайтесь ко мне Николай Александрович.
– С вашего позволения, Николай Александрович, я предпочел бы обращение «государь».
– Эти церемонии давно уже неуместны.
– Дело не в церемониях. Просто так короче.
Николай посмотрел на Анненкова и рассмеялся:
– Хорошо. Идите.
Из записок мичмана Анненкова
28 августа 1919 года
Я ждал на лестнице дворца Потала, на нижних ступенях, но и с них уже открывался вид на крыши города и на рощу, где я застрелился. Пришел бурят-толмач – российский подданный родом с Байкала. Он прекрасно говорил по-русски.
Мы пошли вверх по лестнице. Потом – по многочисленным лестницам внутри дворца, пока на каком-то из верхних этажей не вошли в просторный зал с окнами на город, с частыми колоннами и стенами в красных коврах – свидание Рейли назначил именно там. Почему Далай-лама позволил ему? Или наши переговоры настолько интересуют Его Святейшество?
Мне указали на помост с диванными подушками.
– Подождите здесь, – сказал толмач и ушел.
Я сидел среди леса колонн, пронизанного солнечными лучами, будто лентами желтого шелка. Где-то ниже этажом длинно звучал гонг, и вместе с ним гудел хор, словно рой гигантских шмелей. Пятьсот монахов, населявших дворец, приступили к вечерней
