а мать со слезами на глазах, доехали до границы, где нас встретили с «распростертыми объятьями». В ту минуту я увидел одно из самых мерзких, меркантильных и злых лиц, которые можно представить. Обкуривший себе все легкие, пропивший печень до дыр, жирный пограничник встал со своего замусоленного и грязного стула. Он громко стукнул по стеклу, после чего я увидел испуганное до жути лицо матери. Она, подавляя в груди истошный крик, повернулась ко мне и сказала: «Все будет хорошо. Мне только нужно показать дяде документы».
– Документы, – спросил без интереса пограничник, явно заинтересованный чем-то другим.
– Вот, – мать протянула три паспорта.
– Начальный взнос, – опять спросил все тем же голосом пограничник.
– А сколько нынче? – спросила мать, стараясь подавить в себе отчаяние, которое тогда росло в ней.
– Тридцать тысяч, – ответил пограничник и чуть приободрился.
– У меня есть двадцать четыре. Можно нам как-то замять этот вопрос?
Пограничник аж весь воспылал. Смотря на нашу мать своим диким, отвратительным взглядом, он облизнул сухие губы и ответил:
– Можно попробовать.
Я до сих пор помню ее побледневшие, сухие руки, которые вложили в мою загорелую ручку холодный, острый нож. Это был нож, которым папа очень любил свежевать маленьких зверушек, охотой на которых занимался в специальных местах, где ярого охотника ничем не ограничивали. Вновь улыбнувшись, она вышла из машины, и ее провели внутрь небольшого здания с навесом и будкой охранника. Минуты тянулись как часы. Звуков совершенно не было, зато какой-то другой пограничник восточной наружности стоял у входа в здание и, смотря своими зоркими, черными глазками, улыбался и смеялся, иногда даже аплодируя своему более массивному коллеге, который был за стеной. Мои ладошки вспотели настолько, что я уже был почти не в силах держать нож. Он так и выскальзывал из дрожащих пальцев.
Из-за того, что я и так был до невыносимости туп, я не знал, что происходит, но даже такому барану было очевидно, что ничего хорошего не выходит.
Наконец жирный пограничник вышел из-за двери, отряхивая руки от воды. Весь красный, горящий, как пожар, он заглянув в машину, улыбнулся и попросил меня выйти. Мне пришлось тебя успокаивать, пока ты не согласился посидеть в машине и чуть-чуть подождать. В этот момент мне стало по-настоящему страшно. Сердце билось с бешеной силой. Помню, пограничник заметил мое волнение и своей толстой, жирной рукой потрогал меня за грудь, сказав:
– Чего так сердечко бьется у моего малыша?
Но ответа ему не требовалось. Он взял меня за руку и потащил в дом. Там он завел меня в комнату, где, прикрывшись жалким платком, лежала наша мама и тихо всхлипывала. Вокруг все было в какой-то жидкости, грязи и вони. Видимо, там побывало немало женщин и детей. В этот момент зверь, спавший с рождения, словно сорвался с цепи и проглотил ядерную батарейку. Не думая ни секунды, я вогнал припасенный за пазухой своей курточки нож ему в глотку. Стоявший со спущенными штанами низкий, жирный ублюдок начал давиться своей кровью и отчаянно доставать нож. Совсем обезумевший от страха, я с минуту вбивал своей ручкой нож все глубже и глубже, пока он не пробил его позвоночник и не вошел в бетон. Благо уже тогда я начал расти быстро, доходя по силе до моих старших собратьев. Достав нож, я упал и заплакал. За стеной послышался стук сапог.
Уже не смысля, что он делает, юный Лёша притаился за дверью. Мать лежала без сознания, вся мокрая, с подтеками от маленьких ранок, с выдранными клоками волос. Встав перед дверью, второй пограничник увидел мертвого коллегу и заорал. Он выхватил пистолет и пустил три пули в лоб матери, что лежала прямо напротив входа. Увидев это, я выронил нож из рук и выскочил из-за стенки. Удар в яйца, и пистолет у меня… Я убил его. На крики этого пограничника началась целая волна ублюдков, которые дохли один за одним от моего пистолета, который то и дело падал и бил мне разрядами тока по рукам. В конце на границе лежало семь трупов, один из которых был нашей с тобой мамой. На них ушло три ножевых и четыре кривых выстрела. Я чудом выжил.
Не сказать, что я был настоящим ковбоем. Куча пуль ушла «в молоко», но с того момента я уже не представлял себе спокойной жизни. Столько лет в кошмарах. Просыпаться в поту. Биться об стену первые два года – это наполнило мою жизнь. Не мог найти места на кровати, поэтому спал в шкафу, где меня никто не мог найти. Но это случилось, только когда нас нашли Постулатовы. До этого мы с тобой колесили полмесяца по подвалам и заброшенным станциям метро, где перебивались водой из реки, едой из мусорки и прочим дерьмом уже гниющего Менска».
Лёша остановился и сделал большой глоток колы. Он был абсолютно спокоен и говорил без дрожи в голосе, которая, вероятно, осталась в прошлом. Хотя он и не скрывал, что вспоминать было тяжело, говорить тоже, что была тоска по маме, однако ж все это он был обязан сделать. Закончить дело и спать спокойно, зная, что среди братьев больше не существует лжи, которая Лёше была еще тяжелее, чем Егору. Большая машина сделала шаг и снова разогнала нахлынувшие на нее грозовые тучи. Дело подходило к закату.
«Три часа по промокшей пустынной дороге. Ты был невыносим, задавался вопросами про кровь на моей одежде, однако ж отсутствие мамы тебя обеспокоило сильнее всего. Первый километр ты вообще отказывался нормально двигаться, от чего я ревел и бессильно падал на холодный асфальт. Спустя много попыток я смог тебя уговорить, сказав, что мама ждет нас в городе, правда, не без подзатыльников. Она якобы уехала по делам, и теперь нам нужно пройти до города самим. Я до сих пор благодарен богу, что ты был мал и глуп.
По дороге было много проблем, а если точнее – посты, которые наполняли кучи вояк. Уже не видя, кто хороший, а кто плохой, я просто убивал каждого встречного, кто задавал вопросы. Было очень трудно делать это так, чтобы ты не видел. Каждый выстрел сопровождался тем, что я должен был сам переживать ужасное давление, так еще и тебя прикрывать. Ты не увидел ни одного трупа за то время. Никто и не подумал бы обыскивать двух малышей на дороге до центра, так что эти ублюдки не представляли особой опасности. Кто-то даже хотел нас украсть, взять выкуп и прочее, но они не знали,
