он опустил веточки, сбросил листву и тяжело склонился над фотографиями полароида, где белощекая девушка укрывала милую улыбку своими лиловыми локонами волос. Иногда Егор останавливался завязать шнурки и отдохнуть от боли, которая сражала его ногу все чаще и чаще, но никогда не говорил лишнего. Лишь однажды он обратился к брату за водой и после глубокого, освежающего глотка снова вернулся к, казалось, бесчисленным фотографиям, раз за разом всегда оставляя две последние в руках: себя у их дома, где он стоял, словно призрак, засунув руки в карманы, и их единственный совместный снимок, который она сделала в перерыве между просмотром третьего и четвертого фильмов. На последней они были окутаны лилово-рубиновым светом от экрана. Егор был весь в крошках, укропе от картошки и чипсах, испуганно смотря в камеру, а Маша, приложив руку ко рту, смеялась с широко открытыми глазами.
Вся эта тоска не позволяла ему ни рта открыть, ни на секунду улыбнуться. Только робкие прикосновения к глубокому порезу, горящему красным пламенем, на время возвращали его в реальность, возбуждали в нем страх, а зубы начинали точить друг друга, съезжая и прокусывая губы, восстановить которые была не в силах ни одна гигиеническая помада в мире.
Окрыленный поступком Егора, еще в городе А Женя подарил братьям в путь три важных подарка, к которым Егор совсем не питал интереса, несмотря на то, что подобная щедрость была со стороны друга невероятным поступком. Идя по заплесневевшей брусчатке поселка неподалеку от города Ляховичи, перед войной звавшего себя столицей современного искусства, Лёша слушал в беспроводных наушниках музыку из плеера новой модели. Когда они останавливались на привал, старший брат включал мини-телевизор, особенно распространенный в стране после шестидесятых, и смотрел на нем загруженный сериал.
Также Лёша волок за собой небольшой охладитель, который прибавился к их походному набору вместе с микроволновкой Уорвика и котелком для нагрева воды. В нем томились шесть бутылочек холодной, освежающей колы, которую до войны называли «Красные яблочки», а также сахарная пудра и два лимона, которые традиционно добавляли в колу. В каком-то смысле эти шесть стеклянных бутылочек с ядреным напитком были большей щедростью, чем остальные подарки, ведь таких напитков нынче очень мало оставалось в магазинах (как и крафтовой продукции в целом).
Эти подарки стали для Лёши главным способом скрасить свое одиночество, в которое тот погрузился после того, как брат ушел в свое. Спустя день долгих и ленивых скитаний он понял, что очень расстроен отношением брата. За столько лет Егор так и не понял, кому он может высказаться, все излить, и теперь пожирал себя изнутри, не находя для него места в душе. Младший родственник будто бы старался максимально отстраниться от него, что и сейчас было заметно, как никогда ранее.
Хромая на правую ногу, команда как-то доковыляла до амбассадора белорусского уныния – эпицентра взрыва, Ляхович. Город, ставший почти легендой в пригородах и центре Менска. Это – жуткое дитя войны, которое Пиливанов породил исходя из, как многие думали, своих мизантропичных замашек. Легенды, которые ходили о мутантах здешних мест, не подтвердились. Путь был чист, хоть и мрачен, вызывая только больше подозрений. Поначалу город не представлял из себя ничего примечательного. Шагая по вздувшейся и поросшей пробившим давлением плитку сорняком дороге, дуэт двигался по извилистым улочкам с причудливыми целыми зданиями и циклично закрученными магазинами – одними из немногих намеков на родившийся здесь абстрациклизм. В городе было много музеев и кинозалов, но все это давно не вызывало никакого интереса ни к внешней, ни к внутренней их оболочке.
Состояние и общий градус повысились только перед лицом прогресса. Казалось, что невероятная сила должна была выбить хоть на секунду Егора из своего сна и что старший брат навсегда потерял этого парня, однако такая сила существовала, и она была в этом ужасном городе.
II
Где-то вдали, за много сотен метров от них, показалась длинная, почти бесконечная колонна, испещренная выступами, пластинами, проводами, наружными лестницами и оголенными трубами внутри. Она уходила в облака и там пропадала. Придя в себя, Лёша узнал в этой исполинской постройке ту самую арку, которую они видели в Менске, однако колонна быстро его разубедила. Постройка начала подниматься в воздух, а после с ужасной силой упала вниз. На месте, где прошла ее поступь, поднялся ужасающий столб пыли, обломки взлетели в воздух, а по земле пошла дрожь. Удивительно, как своей мрачной структурой эта колонна филигранно скрывалась столько времени от их взгляда, и только теперь объявилась на пути на фоне грязно-серого с оттенками желтизны неба.
Лёша выронил из рук все, что было в них. Дернув брата, он указал высоко в воздух и показал ему это ужасное сооружение. Поначалу Егор безразлично посмотрел на огромную колонну, но потом даже его глаза на время разомкнулись и стали огромными, словно на него надели очки для совсем уж незрячих людей. Колонна снова поднялась, после чего опустилась.
Чудеса на том не закончились. Взобравшись на восемнадцатиэтажное здание, которое мешало полному обзору, братья увидели вторую колонну, которая так же медленно двигалась и шагала куда-то вперед. Тучи, скрывавшие их верхушку, начали быстро плыть, после чего разлетелись, словно осенняя листва во время урагана. Ужасающий поток воздуха вытолкнул облака и обнажил своего хозяина – огромную круглую тушу, держащуюся толстенным тросом за какую-то опору, также скрытую за облаками.
Туша была и впрямь исполинская. Размеры ее в диаметре можно было приблизить к размерам Национальной библиотеки Беларуси, но на деле она была раза в три больше, от чего у Егора закружилась голова. Два огромных и выгнутых, словно телевизионные антенны, глаза смотрели на город своим мертвенным механическим взглядом. Сверху у нее имелись три круглых нимба, которые без остановки вертелись, со всех сторон показывая свои ужасающие внутренности и вываливающиеся кишки-провода. Машина пускала тусклые лучи света на город и что-то будто бы высматривала.
Совершенно не представляя, как такая конструкция могла двигаться и работать спустя столько лет после войны, Егор с братом сидели и, разинув рты, наблюдали за ее мерным ходом. Что делать дальше, было непонятно. Машина совсем не вызывала доверия, а ее размеры и наблюдательность порой сковывали движения и останавливали дыхание. Ничего больше нее в жизни братья не видели. Даже несмотря на то, что она находилась примерно в километре от них, голову все равно приходилось слегка задирать, от чего головокружение и туман в глазах усиливались многократно.
Несмотря на весь ужас и силу машины, братья не хотели отпустить взгляд
