глазах и головокружения. Пересилив себя в последний раз, он выдавил:
– Она и другие погибли по моей вине… Ты же сам виноват… – он нацелил пистолет на следующие пальцы, но упал без сознания.
X
Никто не провожал двух братьев. Только Женя со Сновым решили напоследок кое-что показать им, когда Егор оклемался в кровати его подвала. Они долго шли через темный край города, не произнося ни слова. Хромая, Егор опирался на брата и шел за их новым другом и маленьким стилистом, что сочувствующе смотрел на него и изредка перебрасывался неловкими фразами с Женей. В конце они пришли к ветхому двухэтажному дому, на котором значилась порванная вывеска из красной ткани с золотыми буквами: «Штаб Комаровых».
– Здесь они были похоронены, четверо «Комаровых», – начал Женя спокойно, проведя их на задний двор и показав неказистые, бедные могилки, расположившиеся под жалким навесом из гнилой сосны. – Этот город, как я считаю, прожив тут столько лет, проклят. Он стал усыпальницей для слишком большого количества несчастных и талантливых, и станет еще не раз. Президент Рей поднял его с колен давно, но людей к жизни уже не вернуть. Жертвы, – он вздохнул и повернулся к бледному Егору, сказав напоследок: – Жертвы, конечно, не вернуть. Но ты не будешь переживать потерю один, – повторил он его слова, сказанные как-то на крыльце старой черной избы, в которой они самозабвенно предавались философии и изучению. – Я с твоим братом будем всегда рядом, помни это.
– Да, и это, – встрял в разговор Снов, когда закончились слегка напрягающие и заставляющие его краснеть сцены, – я что… Ну, я хотел извиниться за свой вспыльчивый характер.
– Ничего, Юрий Алексеевич. Мы признательны вам за гостеприимство и то, как вы отстаивали мою честь. Я вовек не расплачусь за ваше благородство по отношению ко мне, – говорил Егор, морщась от боли и печально всматриваясь в кроткие глаза низкого стилиста.
– Ну, не раскисай, ковбой, – сказал Снов и улыбнулся из-за своих густых усов. – Ты еще вспомнишь меня как ворчливого гада. Что уж там говорить, и я припомню тебя как хама из пустоши, – они рассмеялись и пожали друг другу руки.
– Спасибо вам. Спасибо, – протянул Егор, и они поковыляли за немногочисленными вещами, оставшимися в доме.
А в доме их ждали три рюкзака. Егор шумно сглотнул и взял рюкзак Маши. От одного только осознания, что больше ее не будет под рукой, что больше она не одарит его своим смехом и не обнимет, прижавшись к нему всем телом, источая приятный запах своих волнистых волос и чистой кожи, ему становилось так непривычно, как было бы непривычно, если бы брат пропал из его жизни. Пропал тот, без которого он ее представить теперь не может. От всего этого он почувствовал неизвестное ему ранее чувство – он начал пересиливать слезы, которые, казалось, пересилить уже было невозможно. Сидя на пуфе и молча смотря на рюкзаки, он не в силах был отвести взгляд. Глаза были сухие, но он точно чувствовал, что любое движение зрачками вызовет нескончаемый ливень.
Рядом сидел Женя и, прижавшись к нему плечом, крутил в руках два шарика, стыдливо пряча улыбку, чтобы не оскорбить друга своим счастьем, и пил какао, закуривая это косяком. Егор не выдержал и взял дурман из его рук. После двух глубоких затяжек они уже сидели вместе и тихо плакали, горько улыбаясь и припоминая милые вечера в его подсобке, а Лёша, не в силах сдержать умиление, лежал на пуфах и тихо листал какой-то журнал, дабы отвлечь себя.
В конце концов, обшивка их корабля никогда не была прочной, от чего в такой момент и треснула. Егор всегда чувствовал приближение смерти, вопрос был только в том, кто первый подвергнется ее бесчувственному наказанию. Столько дней прошло в пути, и вот оно пришло. Пришло не внезапно. Из смерти Маши не вышло ничего хорошего, кроме, разве что, некоторого осознания мимолетности и небессрочности своего счастья. Вспоминая минуты, когда он пытался оправдать свою удачу, Егор понял, что судьба была недовольна им. Он не оправдал ее ожиданий и не сделал все, чтобы загладить вину за снизошедшее к нему счастье. Так и прослыв одним из величайших освободителей ветхого, почти заживо гниющего городка А, Егор пообещал, что вернется сюда. Вернется с сотней раскаяний, извинений и сожалений.
Но он понимал, что всю жизнь будет чувствовать снедающую его боль, сколько ни извиняйся, и уже сейчас он начинал это принимать как факт, как итог его необдуманных, опрометчивых действий, берущих начало не с решения атаки на дикарей, не с момента, когда они отправились к Уорвику, а с того самого момента, когда он увидел ее и твердо для себя решил. Установил для себя, что защитит ее, что спасет от скуки, от боли и рутины, но не спас ни ее, ни себя, ни брата, никого, взвалив на свои юношеские плечи то, что непосильно даже для многих взрослых. Так, по крайней мере, думал он, хотя и многие были ему обязаны, многие его благодарили, многие кланялись ему и отдавали честь. Этот день стал вторым после пули уроком. Пустошь изменила его до неузнаваемости, и этот процесс был неподвластен никому. Это закономерное стечение обстоятельств. «Тут нет философии. Меня наполняют только эмоции», – сказал он перед выходом, прощаясь с поникшим Женей, лицо которого, он пообещал, обязательно увидит в будущем, перед которым он обязательно извиниться за всю причиненную боль.
Часть 4
ЧУЖОЕ МЕСТО
Глава 1
Тайна брата и выходец из церкви
I
Дорога преобразилась. Казалось, словно их путь из битого асфальта, щебня и холодной земли пережил за последние дни не меньше, чем сами путники. Молчаливый тур проделали два брата по высохшим дорогам и руслам рек, битой брусчатке и подорванным рельсам, загнившим лесам и выжженым прудам за два последних дня. Жуткий мрак и словно беспросветный, уже погибший и не подающий надежды экстерьер пригорода Бреста сменил прежнюю, просто печальную картину. Ранее выбитые ракетами окна и фасады зданий теперь сменились на груды камня и плавленого титана. Еще сильнее усугубилось положение Егора. Он больше не заводил бессмысленных и отстраненных разговоров, не просил любимую сфотографировать красивый вид и сделать селфи, не нес всякую чушь, лишь бы разбавить напряженную обстановку, не искал повода для шутки, чтобы увидеть ее улыбку и попытаться подколоть невозмутимого брата. Снаружи казалось, что он высох. Как водолюбивое растение,
