– «О варварах Сарматии и Великой Германии много еще можно сказать, но я ограничу себя лишь тем, что касается амазонок. Многие утверждают, что видели женщин, сражавшихся сидя верхом на лошадях, именно в тех краях, но можно ли их действительно называть амазонками, это уже совсем другое дело. Женщин, которые просто сопровождают своих мужчин во всех их делах, я бы не стал считать амазонками, так же как и тех варварских женщин, которые носят оружие, чтобы защитить свои семьи и плоды своего труда. Они просто действуют в соответствии… – я немного помолчала, подбирая правильное слово, – в соответствии со здравым смыслом, и во всех этих диких народах все-таки можно найти и мужчин, и женщин, обладающих немалыми добродетелями. Они не пытаются прятаться за письменными договорами и правилами, поддерживаемыми некими далекими армиями, но просто каждый день просыпаются, готовые защитить свои права».
– А мне этот парень нравится, – сказал Ник, когда я ненадолго остановилась, чтобы разобраться в нечетком тексте. – Очень жаль, что его никто больше не читает.
– Ну, – ответила я, – будем надеяться, что мы сможем это изменить.
Просмотрев несколько следующих страниц, на которых приводились имена прославленных сарматских и скифских женщин-воительниц, я сразу перешла к части, которая имела для меня смысл:
– Ладно, теперь дальше: «Таких рассказов о кочевых народах более чем достаточно. Но мы уже приближаемся к концу нашей истории, потому что из всех историй о Великой Германии только одна касается амазонок. Мне рассказал ее один солдат, он был там во время разгрома Квинтилия Вара и едва сумел спастись от смерти»… – Я нервно вздохнула и еще раз прочитала последнюю фразу. – Разгром Вара! Это же та самая битва в Тевтобургском лесу… Я тебе рассказывала, Ник, там устроили засаду, и там погибли «болотные женщины», как говорила доктор Егер… Да, это уже кое-что! Ты только послушай: «Тот солдат клялся, что был ординарцем при командире Девятнадцатого легиона»… – Я была так взволнована, что схватила Ника за руку. – Выживший! А ведь предполагалось, что те три легиона были уничтожены до последнего воина! Однако остался прямой свидетель! – Я снова вернулась к тексту, не в силах больше сдерживаться. – «В канун этой ужасной битвы некая женщина, одетая по-мужски, пришла поздно ночью, чтобы просить о встрече с командиром. Она настаивала на том, чтобы поговорить с ним тайно, наедине. Заинтересовавшись, тот отослал всех, кроме своего ординарца…»
– Так, я уже чую опасность! – воскликнул Ник.
– «Когда командир предложил объяснить суть ее визита, – с жаром продолжила я, – та женщина спросила командира, знает ли он легенду об Александре Великом и Талестрис, царице амазонок. Когда тот признал, что слышал эту историю, женщина сказала, что и она пришла с подобной просьбой. Она объяснила, что желает провести с командиром ночь; к рассвету же она уйдет навсегда».
Ник присвистнул:
– Я и не знал, что ты можешь сказать такое на латыни!
– «Командир, конечно же, был поражен подобными словами, – продолжила я, ткнув Ника в ребра. – Будучи римлянином, он не привык к подобной откровенности женщин-дикарок. Но он подумал, что, должно быть, женщину подослали к нему офицеры, и, будучи человеком самодовольным, решил первым получить удовольствие. К его удивлению, едва забрезжил рассвет, женщина поднялась с его постели и собралась уйти, как и обещала. А когда командир, который весьма наслаждался ее… э-э… обществом, предложил ей остаться, она ответила следующее: „Римлянин, наши пути пересеклись ненадолго, как иной раз пересекаются пути Солнца и Луны, но теперь мы должны снова идти каждый своей дорогой. Таковы правила, по которым живем мы оба. Но сегодня, когда наступит темнота, ты сможешь утешить себя тем, что будешь знать: твоя сила продолжит жить“. Неудовлетворенный ее неопределенным ответом, командир принялся настаивать на своем, давая разные обещания, какие обычно действуют на женщин. Но она вдруг показала ему браслет на своей руке и сказала: „Ты – мужчина многих достоинств, сильный и незапятнанный человек, потому я и выбрала тебя. Но этот священный шакал руководит моей судьбой и напоминает мне о том, что моя госпожа – Луна. Я не могу не слышать ее требований. Она запрещает мне делить с тобой дневной свет“. На это командир сказал женщине: „Ты говоришь с такой уверенностью, что я просто вынужден тебе верить. Ты, наверное, знатная немецкая особа? Может быть, когда начнутся переговоры о мире, я снова тебя увижу?“ Она ответила: „Ты можешь снова меня увидеть. Но это не будет радостным воссоединением. Мы оба знаем, что мира без крови не бывает“. Остановившись на пороге, она в последний раз оглянулась и сказала: „Поскольку твой вид все еще мне приятен, я бы посоветовала тебе поберечь свою жизнь. Но я знаю, что такое не в твоей природе. Твоя храбрость – это то, из-за чего я тебя выбрала среди тысяч, чтобы ты стал отцом моего ребенка. А теперь я ухожу со словами: римлянин, ты живешь ради того, чтобы убивать, и твоя честь питается плотью врагов. Но пока этот золотой браслет надет на мою руку и пока такие же браслеты на руках моих сестер, мы будем хранить твою силу, но презирать твою власть и власть подобных тебе. Потому что будут и другие; каждое столетие рождает своего жадного владыку, но все они обратятся в прах, в то время как мы, амазонки, будем жить вечно“». – Я опустила манускрипт на колени, едва дыша от волнения. – Здесь действительно упоминается браслет с головой шакала! В этой истории должно быть хоть сколько-то правды! Как ты думаешь?
Брови Ника сдвинулись к переносице, он глубоко задумался, и на мгновение мне показалось, что на самом деле он и не слушал последнюю часть перевода. Но наконец он сказал:
– Ты не могла бы прочитать один отрывок еще раз? Тот, где она объясняет, почему не может остаться?
Я прочитала, и Ник снова погрузился в молчание, постукивая пальцами по рулевому колесу.
– В чем дело? – спросила я. – Ты пробуждаешь во мне ужасное любопытство.
– Я почти уверен, – наконец заговорил Ник, – что моя мать-амазонка говорила моему отцу нечто в этом роде. Всякую поэтическую ерунду насчет шакала и луны и того, что ей не позволено делить с ним дневной свет.
Я положила ладонь на бедро Ника, слегка сжав его. Лес, окружавший нас, был густым и всепоглощающим, его накрывало ледяное молчание, он был каким угодно, только не приветливым. И еще эта кривая луна, что сопровождала нас накануне вечером, по пути во Франкфурт, висела теперь точно над нашими головами. Неоспоримая владыка арктической зимы, она как будто кивала нам…
– Ну, – начала я, перелистывая последние страницы «Истории амазонок», – дальше тут подобострастная болтовня, и ее смысл в том, чтобы убедить какого-то императора – видимо, Тиберия – позволить автору вернуться в Рим. Но бедняга П. Эксулатус, скорее всего, скончался в изгнании, как и многие другие, и никто на его родине даже не узнал о его великом труде.
– Печально, – произнес Ник. – Мне понравилась его последняя история.
– Даже притом, что она ничего не объясняет?
– Но она объясняет. – Ник посмотрел на меня. – «Только мы, амазонки, будем жить вечно». Что еще тебе нужно знать?
Городок Суомуссалми выглядел как маленькое случайное скопление магазинчиков и жилых домов, сгрудившихся перед неизмеримой дикой глушью, напиравшей на него со всех сторон.
Мы остановились у заправки, чтобы узнать дорогу к ближайшей гостинице, и меня поразило то, что местные жители, казалось, укоренились в тех же самых мистических первичных элементах, что и молчаливый лес Кайнуу. Они смотрели на нас так, словно в точности знали, кто мы такие, и просто ждали, когда мы наконец сюда доберемся… Но даже при этом их глаза не выдавали никаких чувств. Мы могли быть их друзьями… или врагами. Чтобы это выяснить, понадобилось бы нечто большее, чем короткий обмен словами с несколькими коренастыми молчальниками.
Да и номер в гостинице не вызвал у нас особого энтузиазма, хотя при желании можно было бы посмотреть на холодный минимализм его спальни как на образец современной нордической элегантности.
– Чисто для протокола, – сказал Ник, бросая наши сумки на голый пол из березовых досок, – на случай, если в будущем понадобится… а я знаю, что понадобится… – Он подхватил меня на руки и прорычал прямо мне в ухо: – Это именно ты решила сбежать из моего декадентского номера в «Чираган-Паласе». – Направившись прямиком к кровати, он опустил меня на спартанское одеяло и навис надо мной. – Да что такое с вами, британцами, происходит? Почему вы так боитесь простого комфорта?
– В уюте люди теряют остроту восприятия.
– Знаешь… – Ник принялся целовать меня в шею. – Я очень рад, что никогда не учил тебя какой-нибудь технике самообороны. И я даже не вижу поблизости твоей шпаги дуэлянта. Так что могу делать с тобой что хочу.
