Несмотря на солидные размеры, гостиная производила впечатление помещения, которое использовалось строго в определенных целях; все окна были закрыты ставнями, а обстановку составляли одни лишь стулья самых разнообразных фасонов. Одни имели мягкие бархатные сиденья, у других были прямые жесткие спинки, и еще здесь стояло множество простых табуретов; но все они смотрели на большую карту мира на стене и стеклянную школьную доску рядом с ней.
– Садитесь! – настойчиво предложила Отрера, быстро стирая с доски разноцветные надписи.
Потом она схватила стул и села на него верхом, небрежно опустив руки на спинку. Я невольно восхитилась ее физической уверенностью и ощутила легкий всплеск надежды. Может, и моя бабуля старилась так же не спеша, как Отрера? И если она действительно до сих пор была жива, не могла ли она находиться здесь, в этом самом доме, ожидая подходящего момента, чтобы выйти и поприветствовать меня?
И как раз в этот момент я услышала, как что-то приближается к дому с протяжным ревом и останавливается прямо перед ним. Посмотрев на Ника, я поняла, что и он тоже это слышал. Мотоцикл.
Глядя на дверь, ведущую в коридор, я нервно ожидала, кто же в нее войдет. Но никто не появился. До нас донеслись лишь тяжелые шаги на лестнице, шум взволнованных голосов, а потом хлопнула какая-то дверь.
Сколько же народу было в доме? Мне хотелось это узнать. И кем они были, эти люди? Пока что я не видела никого, кто совпадал бы с моими представлениями об амазонках, да и сам дом не производил впечатления места постоянных встреч, не говоря уж о том, чтобы выглядеть как штаб, достойный могущественной международной организации. Посмотрев на Отреру, я увидела, что она пристально и задумчиво смотрит на Ника, но наконец она заговорила:
– У вас есть какие-то вопросы ко мне.
– Вопросов у меня множество. – Ник наклонился вперед, чтобы опереться локтями о колени. – Полагаю, это именно вы заманили нас сюда.
Губы Отреры слегка дернулись – то ли весело, то ли нервно.
– Позвольте мне начать с той женщины, от чьего имени вам было послано приглашение, – сказала она. – Как вы узнали в музее «Рааттеен Портти», Вабу Руси и ее маленькая дочь Энки были среди тех, кого захватили в качестве заложников русские партизаны в отместку за поражение Сталина в Суомуссалми. По большей части партизаны просто убивали гражданских – женщин, детей, стариков, – но Вабу и Энки были посажены в грузовик и отвезены в Россию, где их отправили с лагерь пленных, который назывался Кинтисмяки. Я тоже там была, и моя сестра Тююне. Наш отец погиб на войне, а нашу мать убили, когда захватили в плен нас с сестрой. – Отрера сдула с рукава своего свитера какую-то пушинку и смотрела, как та падает на пол, прежде чем продолжить намного тише. – Малышка Энки, дочка Вабу, умерла в том лагере. Она по-настоящему не ела много недель, как и все мы, и мать уже не в силах была согревать ее. Когда пришли два охранника, чтобы унести тело, Вабу убила одного из них кухонным ножом…
Я была настолько потрясена сдержанным рассказом Отреры, что с трудом могла верить, что и она тоже была там. И снова нечто в ее манерах напомнило мне бабулю, которая точно так же умела говорить о самых ужасных вещах со сверхъестественной отстраненностью, будто слова были просто какими-то инструментами, утварью, которую используют по мере необходимости…
– Из-за этого в лагере начались большие беспорядки, – продолжила Отрера. – Бунт. И во время этого сражения Вабу собрала некоторых из нас – девушек, у которых не было родителей, – и в суматохе сумела вывести нас через дыру в изгороди. Мы шли целый день и целую ночь, а к утру у нас уже просто не осталось сил. Нам хотелось только спать, и Вабу не могла заставить нас идти дальше. Но нам повезло. Какой-то русский лесоруб увидел, как мы лежим в снегу у дороги, подобрал нас и отвез к себе домой. Он и его семья отогрели нас, дали нам теплую одежду и немного еды, а когда мы достаточно окрепли, они сумели отвести нас обратно через границу. – В этот момент Отрера вздохнула, и только теперь, услышав этот тяжелый судорожный вздох, я начала понимать всю силу ее самообладания. – Мне тогда было всего восемь лет, – пояснила Отрера, взяв себя в руки. – Но я отлично все помню. Я помню, что Вабу не хотела возвращаться в свой прежний дом, потому что знала: партизаны сожгли его. На самом деле здесь, в Суомуссалми, все было так переполнено страхом, что многие люди сбежали отсюда. И в какой бы из домов мы ни заходили, мы видели либо разруху, либо чужих людей, обосновавшихся в нем. Это выглядело как конец света. Моя сестра Тююне ничего не понимала. «Почему мы не можем вернуться домой? – спрашивала она. – Что те люди сделали с мамочкой?» – Отрера замолчала и некоторое время сидела, закрыв глаза, как будто рассказ совершенно лишил ее сил. Но когда я уже подумала, что остаток истории она решила отложить на потом, Отрера снова посмотрела на нас, и в ее глазах вспыхнула новая сила. – Но чего я совершенно не понимала, – продолжила она, – так это того, что все это время Вабу кого-то искала: женщину, с которой она встретилась в госпитале во время советско-финской войны, сразу после смерти ее мужа. Эта женщина, скрипачка по профессии, говорила Вабу, что если та хочет начать все сначала, то она и малышка Энки могут присоединиться к ее бродячему цирку, который в тот год зимовал рядом с Аммансаари. – Как будто ощутив наше недоумение, Отрера поспешила добавить: – Я понимаю, это звучит довольно странно, но Вабу больше некуда было идти. После того как она потеряла всех любимых, она взяла на себя ответственность за семерых сирот: меня, Тююне и еще пятерых девочек. А та скрипачка говорила ей, что цирк принимает молодых женщин, которым некуда деваться, и учит их не только акробатике… В цирке их учат тому, как существовать в этом мире, не становясь зависимым от кого-либо. Ох, и в самом деле, когда мы нашли этот цирк, он оказался настоящим раем! – Отрера наконец улыбнулась, наслаждаясь воспоминанием о крошечной радостной части прошлого. – Лошади, музыка, костюмы… Это была настолько другая жизнь, настолько экзотическая для юной девочки вроде меня… Акробаты, работавшие на трапециях, умели выделывать такие невероятные вещи! А человек-змея? Я помню, как наблюдала за всеми ними и пыталась понять, как можно добиться такого от собственного тела? И конечно… – Она бросила на нас заговорщицкий взгляд. – Конечно, все они были женщинами!
Явно наслаждаясь тем, насколько мы были захвачены ее рассказом, Отрера соскользнула со стула и пошла к печи, чтобы подбросить в нее дров. Ее походка была легкой и энергичной; видя ее сзади, в джинсах и ботинках на высоких каблуках, никто бы не смог предположить, что этой женщине около восьмидесяти.
За ее спиной я посмотрела на Ника, но увидела, что он сосредоточенно прислушивается к звукам, раздающимся в доме. Где-то далеко звучали голоса… бренчали кастрюли и сковородки… даже пианино играло… И тем не менее Ник не сводил глаз с двери в коридор, как будто не сомневался в том, что там – засада.
Вернувшись к нам, Отрера перевернула стул и села нормально. Теперь она выглядела более сдержанной, ее эмоции опять ушли в далекое прошлое.
– Вы, конечно, понимаете, к чему я веду, – сказала она. – Тот бродячий цирк был балтийским отделением организации амазонок.
Я была настолько взволнована, что не удержалась от восклицания:
– Так вы тут действительно амазонки?!
Отрера уклончиво улыбнулась:
– Ну, в общем, вроде того. В течение многих поколений балтийский филиал существовал на цыганский манер, никогда не задерживаясь подолгу на одном месте и редко связываясь с сестрами-амазонками в других частях мира. Конечно, война еще более лишила их жизнь хоть какой-то стабильности…
Нас ненадолго прервали, когда в дверь просунула голову молодая женщина в спортивной короткой майке и что-то сказала по-фински.
– Ах да! – Отрера взмахом руки отпустила девушку. – Тут есть кое-кто, кто хочет с вами поговорить перед ужином. Но позвольте мне сначала закончить свою историю. Видите ли, это именно Вабу Руси убедила балтийских амазонок – наше отделение, – что пришло время осесть на месте и обдумать стратегию нашего возможного участия в делах современного мира. Мы, новое поколение, не хотели просто выступать за деньги да время от времени устраивать рукопашные бои. Вместо этого нам хотелось объединить силы с другими отрядами амазонок, чтобы сражаться за свободу и безопасность женщин во всем мире. Так что после Второй мировой войны мы стали организовываться и развивать связи с нашими сестрами в других странах. И мы настолько преуспели в модернизации нашей общины и развитии связей между разными подразделениями, что штаб-квартира международного движения амазонок в итоге перебралась сюда двадцать пять лет назад.
– А сколько всего у вас подразделений? – спросил Ник.
