— Оденься.
Слово очередной снежинкой провалилось в сугроб тишины.
— Отвернись.
Макс отвернулся и замер, вслушиваясь в тишину позади, а она давила на уши, не давая понять, что происходит. Время исчезло, и Чтец не взялся бы предполагать, прошла ли минута, несколько секунд или полчаса.
— Значит, Миша бессмертный, только пока ты делаешь его таким, — не оборачиваясь, предположил он.
— Миша живой, только пока я делаю его таким. — Слова дуновением холода коснулось ушей. — Если печать будет разрушена, он умрёт. Но я не поддамся чертовке. Я не разрушу эту печать, даже если сойду с ума. Поэтому можно сказать, что Миша живой, пока живу я. И буду жить, и никто, слышишь, никто не заставит меня изменить своё решение!
Чтец осторожно повернул голову и увидел неодобрительно наблюдающую за ним ласку. Зверёк вздёрнул нос к верху, а расправившая плотно застёгнутую на все пуговицы шубу Мира поёжилась и обняла себя за плечи.
— Холодно? — спросил Чтец и удивился своей глупости: конечно, ей было холодно. Снежинки касались его лица и рук, от холода потерявших чувствительность, а вернувшаяся темнота ночи шептала голосом безнадёжности: то же творится и с сердцем Миры, но нет никакого способа его отогреть. То, что забирает нечисть, нельзя вернуть назад.
— Это ничего, — отмахнулась девушка. — Ты понимаешь, что я тебе говорю?
— Да. — Макс упустил момент, когда его голос сел, а в душе пробудилась злость. — Поэтому не нужно говорить «ничего». Будет глупо потерять и тебя, и Мишу из-за простуды.
Мира удивлённо распахнула глаза и тут же виновато опустила взгляд.
— Да…
Она оглянулась в сторону дома, уже готовая отступать к нему, но Чтец поймал её за руку.
— Значит, вы с Мишей считаете, что Александр может что-то исправить?
Наверное, рука Миры была холодной, но Макс не чувствовал ничего, кроме лёгкой боли в замёрзших пальцах.
— Да. — Мира вздрогнула, но не отстранилась. — То есть нет. Не совсем. — Она осторожно покосилась на Макса снизу вверх. — Просто сейчас, когда вы уезжали, мы впервые оказались далеко друг от друга и, встретившись потом, оба поняли, что так дальше нельзя. Мы только мучаем друг друга, это ненормально. Это не жизнь. Так если у нас и так на двоих полторы жизни, то, может, нам хватит и одной?
— Что ты…
«Что ты имеешь в виду?» — хотел спросить Чтец, но Мира ответила раньше. Спешно и сбивчиво, глядя на Макса своими огромными глазами, спутница Бессмертного проговорила:
— Мы хотим разорвать связь через боль. Миша сказал, что, если нечисть сможет помочь нам, он заплатит за обоих. К примеру, он тоже готов отдать свою любовь, как это уже сделала я. — Мира замолкла, внимательно вглядываясь в лицо Чтеца и, не найдя поводов для тревоги, уже спокойнее заключила: — Я хочу себе свою жизнь, чтобы она не принадлежала никому, кроме меня, пусть даже она никогда не будет полноценной. Я хочу прожить свою половину жизни так, как решу я, не оглядываясь на Мишу и не убивая его ради этого. И Миша хочет того же.
— И вы хотите попросить Александра научить вас, как заключить сделку с нечистью наиболее безопасным образом для вас?
— Да. У нас на двоих осталось слишком мало, чтобы мы могли позволить себе переплачивать. Я не хочу, я совсем не хочу связываться с Александром, но, кто знает, может быть, если в правильное время обратиться к правильным существам, всё может обернуться даже лучше, чем мы смеем мечтать.
Мира робко улыбнулась и слегка подняла подбородок. Этот простой жест резко преобразил её лицо, и Макс вдруг понял, что лицо девушки светится. Он ясно различал длинные ресницы, обрамляющие её глаза, изгиб тонких бровей и неестественный в мягкой темноте ночи блеск в глазах. На миг пленённый увиденным, он резко оглянулся назад и, встретившись взглядом с выглянувшей из-за туч луной, рассмеялся.
— Что?.. — Лицо Миры удивлённо вытянулось, а Макс притянул её к себе и бережно обнял хрупкое тело девушки, принявшее на себя всю тяжесть страданий обоих Близнецов.
Её острые плечи чувствовались даже через свитер и шубу. Когда Мира шевельнулась, нерешительно попытавшись вырваться, Чтец было заколебался, но не разжал рук, и бывшая Сестра покорно осталась в его объятиях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты тёплый, — еле слышно прошептала она, и её дыхание обожгло замёрзшее ухо не надевшего шапку Чтеца. — Я думаю, если бы я ещё умела любить, я обязательно в тебя бы влюбилась.
Макс не ответил. Лишь засмеялся снова, когда с мучительной отчётливостью понял, что образ Томки в его памяти успел смяться и потускнеть, заменяясь другим, совсем не похожим, но таким же болезненно недоступным.
А снег всё падал ему на лицо, и Чтец сам не понял, когда Мира всё же исчезла из его объятий, а сугробы сменились белой постелью. Запах хвои кружил голову, и Макс проваливался куда-то в темноту небытия, а вместе с ним падали снежинки, белые-белые, и белая женщина, сотканная из них, протягивала руку, чтобы вдруг превратиться в Раду. У Рады на плече сидела Жар-Птица, и пламя её перьев обжигало лицо Чтеца.
— Сестра, — сказал он, и Рада эхом ответила:
— Брат.
Она заглянула Максу в глаза, и тот понял, что прощён. Непонимание и обида остались позади, и они встретились снова, влекомые друг к другу родством не крови, но душ.
— Можно ли вернуть человеку чувства, которые забрала нечисть? — спросил Чтец, и Рада ответила:
— Можно. — Её глаза пылали пламенем перьев Жар-Птицы. — Ты даже не представляешь, как много всего можно на самом деле.
Огонь вспыхнул ярче, заставляя Макса отпрянуть, а потом мир раскололся на мелкие части и хороводом парящих снежинок разлетелся по небытию. Сперва Чтец закружился вместе с ними, а потом проснулся. Он был в своей кровати, бодр и свеж, оставалось только понять, что из случившегося прошлой ночью было явью, а что сном.
