Я услышал не столь уж отдаленный цокот копыт и прочий шум от перемещающейся массы народа. Этот звук мне не нравился. Не только потому, что незнакомый отряд угадывался как большой. Это была не абстрактная тревога и обычная подозрительность, это была почти маниакальная уверенность. В следующее мгновение я понял, почему так уверен.
— Вам не следует здесь оставаться, — решительно перебил я мысли герцога. — Они идут сюда, считая, что вы отвлечены, что, скорее всего, уже покончили с вашим врагом и торжествуете! Уходите или готовьтесь к бою!
Гиз снова посмотрел на меня как на сумасшедшего, колеблясь.
— Они молчат, — сказал я. — Они ведь не думают!
Гиз бросил в ответ еще один потрясенный взгляд — столько, сколько сегодня, подобных взглядов, наверное, можно было не увидеть и за всю его предыдущую жизнь. И тоже прислушался. После чего выражение его лица стало еще более озадаченным.
— Можем отступить в дом Колиньи — он все равно свободен, — предложил я. — Хозяин не будет возражать после того, что тут было. — Мы оба покосились на следы небольшого предыдущего сражения. Хотя осада может не дать места для маневра…
— Вы правы, — быстро отреагировал герцог. — Но мы можем на всякий случай отойти к дому…
Он отдал приказ и мы дружно вернулись к дому, где на крыльце угрюмо скучали Огюст и Мишель.
— Позвольте… — проговорил герцог, с недоумением глядя на Огюста, будто силился его припомнить.
— Граф де Флеррн, — представил или напомнил я, как ни в чем не бывало. — Адъютант адмирала Колиньи. Наш союзник в этом деле, так же, как и сам адмирал, — снова счел нужным подчеркнуть я. — Ему известно, что покушение третьего дня было совершено не по вашему приказу.
Лицо герцога на мгновение стало обезоруживающе ошарашенным.
— Но как вы…
Выходит, и впрямь так? Прекрасно. Хотя, уверен, будь оно даже не так, моя трактовка была бы сейчас для всех попросту удобной. Но я был уверен в том, что она верна. Огюст тоже слегка вздрогнул, и на его лице, откуда ни возьмись, появилось облегчение. Как бы мало это ни значило, застарелые стереотипы, рефлексы, счеты… вечно они нам аукаются.
— От них, — не слишком сильно солгал я, указав на трупы. Вот уж на кого всегда было удобно сваливать… — Вас стравливали намеренно, бог знает сколько времени, чтобы проще было разделаться.
— Гм… — проговорил герцог. Неважно, что именно он об этом думал. «Мириться лучше со знакомым злом», — даже если это знакомое для него зло — Колиньи и все протестанты вместе взятые, — когда альтернативой выступит нечто настолько чужеродное и пугающее, что того и гляди можно будет уверовать в то, что россказни о дьяволе — не такие уж россказни.
Лязг и грохот приближались.
— Это что, танки? — нервно проговорил Огюст.
— А? — рассеянно переспросили сразу и Мишель и герцог.
— У меня есть идея, — сообщил я. — Если только они не нападут сходу… А впрочем, даже если и сходу — главное успеть сказать…
Отряд вывернулся из-за того же угла, из-за которого появились Гиз и швейцарцы. Костяк войска, сплошь пестревшего белыми ленточками, составляла пехота, сопровождали ее и всадники с аркебузами наперевес. На всех сверкали каски, не было сомнений, что защищены у них металлом не только головы. Все же кто-то изрядно постарался и подготовился…
Новоприбывшее войско молча и деловито вышло на середину улицы, будто не обращая на нас внимания, затем остановилось напротив дома и развернулось четко, по команде, к нам лицом.
— Герцог Генрих де Гиз, — провозгласил торжественно один из хранителей, назначенный по «их» обычаю вожаком и гласом божьим, — ты нарушитель мира и порядка, убийца и изменник. Чаша переполнилась. Ты должен умереть — так предначертано…
Услышав этот неестественно невозмутимый, холодный, будто нечеловеческий голос, некоторые из швейцарцев заметно задрожали в мистическом трепете. Очень уж странно и уверенно звучали эти слова, да и что греха таить, была ведь в них своя правда.
Я дал отмашку сам — похоже, и герцог только при этом знаке вышел из мгновенного оцепенения и вскинул руку.
— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом? — почти не вразнобой, хором, громко вопросили швейцарцы, немного ошеломив этим даже таких непрошибаемых ребят, что стояли сейчас напротив них.
— И сохранится… — так же хором начали было хранители, но тут же их строй проломился под залпом, а затем и лавиной яростно атаковавших швейцарцев.
— Ббей их!.. — взревел Бэм, и началась форменная мясорубка. Которая, впрочем, через некоторое время захлебнулась в молчаливой, почти инертной и, тем не менее, контратакующей стене хранителей. Натиск швейцарцев понемногу иссяк и ослаб. Как бы то ни было, такого странного противника они никогда не встречали. Отовсюду неслись удивленные и растерянные возгласы и ругательства.
— Что за… чшерт?.. — возмутился Бэм, неуклонно оттесняемый назад. Эта битва все еще могла кончиться нашим полным разгромом. Мы с Огюстом кромсали врагов достаточно эффективно и ритмично. Но этого было мало. Вдвоем мы посреди этой растерянности не справимся…
— Швейцарцы!.. — воззвал я, перекрикивая лязг, хриплое дыхание, ругательства и стоны сражающихся, только постфактумом отметив, что уже действительно что-то крикнул. — С нами Бог и истинная вера! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, вперед! Вперед, божье воинство!.. — А ведь когда-то, подсказал внутренний голос, ты уже все это говорил. Иерусалим? Первый крестовый поход?.. Я отмахнулся и от мыслей и от воспоминаний. — Pater noster!.. — прокричал я на латыни, заглушая и свои и чужие мысли и задавая ритм: — Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum!..[17] — мой кинжал прочертил кровавую линию под чьим-то ухом, уходящую под подбородок. — Adveniat regnum tuum!..[18] — обманное движение, перевод, и острие рапиры прокололо мозг еще одного хранителя через пробитый висок и тут же выскользнуло. — Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra!..[19] — еще один хранитель упал наземь с подрезанными сухожилиями, кто-то из швейцарцев добил его. Кто-то подхватил слова молитвы, и дело пошло жарче и веселее. — Panem nostrum quotidianum da nobis hodie…[20] — рапира чуть не застряла в нёбе очередной жертвы, — et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris!..[21] — Удар клинком плашмя, и тут же укол кинжалом. — Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo!..[22]
И мы переломили их натиск!
— Лукавый!.. — снова услышал я яростно прогремевшее знакомое слово, едва закончив произносить: «sed libera nos a malo!». И только подняв голову и увидев того, кто его выкликнул, понял, что оно не относилось к кому-то абстрактному или хотя бы к герцогу, чья смерть была «предначертана» — вожак хранителей оказался одним из моих старых знакомых, мы встречались с ним в одном узком переулке, прежде чем оказались во дворике, куда подоспел Каррико. И он меня узнал. Уцелев после первых выстрелов, лишь помявших ему каску, и в последовавшей сече, он грозно потрясал окровавленным мечом, маниакально впившись в меня горящим взглядом. — Враг человеческий!..
