– Раджаб, за нас помолись, – наклонился к нему Андрей. – Мой-то Бог меня не услышит. Он меня сюда запихнул.
Серж попытался открыть свое сердце молитвенному чувству. Представил золотой купол, увенчанный крестом. Под куполом, на белом столбе колокольни, побежала лучистая надпись. Нинон летела на коньках, оглядываясь счастливым лицом. Поднималась, восхитительная, перламутровая, из душистой пены, окруженная чистым сверканием. Серж почувствовал, как душат его слезы, и отвернулся, чтобы белорус не заметил его несчастного лица.
Все вновь потянулись к выходу. Под надзором охраны, под хищным взглядом китайца нестройно прошагали в отсек, предназначенный для кормления. Рядами стояли замызганные столы и лавки. Каждый, входя, хватал пластмассовую миску и алюминиевую ложку. Садились тесно, раздраженно толкая друг друга. Серж, получив исцарапанную, нечистую, со следами жира миску, втиснулся между белорусом Андреем и таджиком Раджабом, мучительно слушал стуки пластмассы, несвязный гул голосов, чужой язык, в котором угадывалось раздражение, голодное нетерпение.
– Набей живот на весь день, – поучал Сержа белорус. – Кормежка раз в сутки. Добавки не жди. Разве что Сен угостит плеткой. – Его длинноносое, синеглазое лицо с золотистой щетиной выражало веселую злость несмирившегося человека, в котором воля свернулась в тугую спираль, готовую распрямиться со свистом.
– Монахи Тибета обходятся без пищи в течение месяца. – Сидящий напротив Сержа худой, с голым черепом человек насмешливо смотрел на уродливую пластмассовую посуду, гнутую ложку, словно сознавал комичность своего здесь присутствия, которое вызывало в нем не страдание, а иронию. – Есть духовные практики, позволяющие извлекать жизненную энергию прямо из Космоса.
У человека были огромные надбровные дуги, белесые брови, под которыми ярко взирали рыжие солнечные глаза, искавшие среди тусклых стен и измученных лиц что-нибудь привлекательное, впечатляющее.
– Здесь плов нету, шурпа нету, кебаб нету. – Раджаб водил по сторонам печальными большими глазами, словно надеялся увидеть расписное азиатское блюдо с горой стеклянного, окутанного паром плова.
– Уж это точно, баб здесь нету! – хмыкнул Андрей, ободряюще пихнув Раджаба локтем.
Послышалось металлическое громыхание, и в рядах между столами появилась железная тележка, толкаемая двумя бородачами. На тележке стояла огромная алюминиевая кастрюля. Тележка останавливалась. К ней тянулись руки с мисками, и один из бородачей черпал половником содержимое кастрюли и плюхал в миску. Серж, как и все, протянул пластмассовую посудину, почувствовал тяжесть упавшего в миску шматка. Стал всматриваться в густой ком еды, коричнево-желтый, с красными потеками и клейкими зеленоватыми прожилками. Серж различил вареный картофель, волокна мяса, кусок рыбы с торчащими костями, огрызок хлеба, кожицу помидора, ломоть сладкого торта, что-то похожее на сбитые сливки, полуобглоданную мясную косточку. Из липкой массы сочилась смесь бульона и кофе.
Это были объедки с многих столов, сваленных в одну кастрюлю, как это делают в общественных столовых, отправляя питательные остатки на ферму для откорма свиней. Серж, вдыхая сладко-кислый, исходящий от еды запах, видя торт с остатками крема, прилепившийся к рыбьим костям, почувствовал спазм, оттолкнул от себя тарелку, закрывая рот ладонью.
– Не вкусно? – спросил Андрей, уплетая месиво, азартно чавкая, вытаскивая из зубов рыбью кость. – Там, наверху, – он ткнул пальцем в потолок, – отели первого класса. Там в ресторанах жрут бандиты с дорогими проститутками. И нам перепадает семга с ананасами, чай с горчицей.
– Лучше умереть, чем эту гадость глотать. – Серж с отвращением смотрел на миску.
– Умереть не надо. Бежать надо. Кушать, кушать, чтобы сил много. – Раджаб тщательно пережевывал еду, стараясь не потерять ни единой калории, которая понадобится ему в минуту побега. – У нас в Душанбе персик цветет, гранат. Такой красивый цветет. – И он прикрыл свои влажные фиолетовые глаза, чтобы видеть розовые сады среди синих гор, к которым стремилась его пленная душа.
– Куда убежишь, Раджаб? – сказал Андрей. – К лифтам тебя не допустят, из автомата пристрелят. Молдаванин хотел бежать – его в топке сожгли.
– Хочу персик смотреть, хочу жену смотреть, хочу детей смотреть. Убегу.
– Вы пленники, а я свободен. – Человек с лысым черепом улыбался длинными язвительными губами. – Ухожу отсюда, когда хочу. Лифт не там, где вы думаете. – Он указал пальцем куда-то в сторону, где, по его представлениям, находился лифт, соединяющий поверхность с подземельем. – Лифт вот здесь. – Он ткнул себя в лоб между выпуклыми надбровными дугами. – Сосредоточенной мыслью могу улететь прямо в Космос. Пока вы томитесь в этом царстве Кощея, я летаю среди красот Мироздания, гуляю в садах несравненной красоты, вкушаю божественные плоды.
– В следующий раз, Лукреций, прихвати меня с собой, – сказал белорус. – Ты меня только где-нибудь у Белорусского вокзала высади. Я на поезд – и в Витебск. А ты дальше, в Космос, лети.
– Лукреций? – спросил Серж, пытаясь что-то вспомнить.
– Лукреций Кар, – комично морща губы, произнес человек. – А в миру Лука Петрович Карпов.
Серж вспомнил, что в артистическом клубе «А12» Вавила говорил ему об открывателе чудесного препарата «Кандинский», способного переносить человека в пространстве и времени. Вспомнил чудодейственный шарик, вскруживший ему голову на катке. И теперь эта встреча не была простым совпадением. Кто-то предвосхитил их встречу, выбрал для нее это место. Кто-то написал таинственную пьесу о его, Серже, будущем, и его жизнь лишь подтверждала сюжет этой пьесы.
Облизывали ложки розовыми собачьими языками. Неохотно отставляли пластмассовые, выскобленные до дна миски. Шумно шли к выходу. Строились в колонну, толкаясь, под холодными взглядами автоматчиков. Двинулись колонной, не в ногу, натыкаясь друг на друга, по тускло освещенному туннелю. Серж видел вокруг небритые азиатские лица, мятые робы, наступал на пятки семенящего впереди Раджаба.
Охранники провожали колонну. Среди них вышагивал китаец, с голыми ногами, плавно перекатываясь с пятки на носок, будто плыл по туннелю. Внезапно он кинулся в гущу, стал хлестать плеткой Раджаба, вгоняя ременные удары ему в спину. Раджаб сгорбился, закрыл затылок руками, тонко заверещал, а китаец хлестал так, что рвалась на спине рубаха, и брызгала кровь. Серж, слыша у своего лица свист плетки, видя, как рвется под ударами окровавленная ткань, испытал животный страх, потребность выть и бежать.
Китаец отступил. Раджаб семенил, всхлипывая, поводя избитыми лопатками.
Они шли по туннелю, мимо освещенных боксов с раздвижными решетками. Из колонны по двое, по трое выходили люди и исчезали за решеткой, где виднелись какие-то столы, груды тряпья, какие-то рыхлые кучи, но у Сержа не было времени все это рассмотреть. В этих боксах исчезли Раджаб, белорус Андрей, кудесник Лукреций Кар. Наконец, и его самого вывели из колонны и толкнули сквозь железные прутья в бокс, освещенный мертвенно-белым светом.
На бетонном полу высилась большая стиральная машина с застекленным люком. Тут же стоял длинный стол, покрытый линолеумом. Над столом с потолка спускалась широкая, из хромированной жести, труба. Под столом стояли пакеты с наклейками. В стене было пробито окно, за которым виднелись люди, утюги и гладильные доски. Пахло сыростью, стиральным порошком, дующим из трубы сквозняком.
– Зарядишь машину порошком. – Охранник ткнул башмаком стоящие на полу пакеты. – Когда пойдет барахло, – он указал на хромированную трубу, – забросишь в машину и отстираешь. Чистые тряпки сложишь вчетверо и вон туда, к пентюхам с утюгами. Машину запорешь – убью. Вздумаешь убежать – убью. До тебя один хер здесь работал, надумал бежать – убили. – И охранник вышел, захлопнув решетку.
Серж остался в клетке, прислушиваясь к слабому гудению трубы, переговорам таджиков за стенкой. Пытался осознать пугающую новизну своего положения. Не умел отгадать причины жестоких, случившихся с ним перемен, в которых обнаруживались все новые, отвратительные и беспощадные стороны.
На столе валялась растрепанная потертая книжица, объяснявшая, как пользоваться стиральной машиной.
Серж углубился в чтение, постигая нехитрую логику управления, понятную и доступную среди необъяснимого абсурда и ужаса.
Услышал, как зашумело, зашуршало в трубе. Шум приближался, и сверху из трубы стали вываливаться белые матерчатые комья, падали на стол, их накрывали новые ворохи, пока ни образовалась высокая рыхлая груда. Запахло чем-то прелым, сладковатым.
Он осторожно потянул угол ткани. Это оказалась простыня, мятая, покрытая розовыми пятнами, должно быть вином. Он рассматривал складки материи, на которой незримо отпечатались тела, любовные объятия, вмятины животов и спин, брызги слюны и горячего семени. Брезгливо отодвинул простыню.
