Светлые волосы, голубые глаза, приталенная кофточка, серая прямая юбка.
Я сидел за второй партой в правом ряду. Она часто подходила ко мне сзади и наклонялась, как бы проверяя, что и как я пишу. Но в то же время как бы случайно упираясь своей грудью мне в плечо. От этого уши у меня белели, шея заливалась бордовой краской.
Однажды после урока она задержала меня в классе. Поговорив по теме, предложила прийти к ней сегодня домой часов в семь вечера, чтобы позаниматься дополнительно. У нее, сказала она, есть старинные интересные книги по истории Древнего Рима. Она знала, что Рим меня очень интересует.
В семь вечера я был у ее дверей.
Она была одета по-домашнему. Легкий халатик. Тапочки с помпончиками. Волосы распущены. Я сел за стол.
Она принесла книгу, положила передо мной. Потом пошла еще за одной. Я открыл книжку, попытался читать.
Она обошла стол и встала напротив меня. Потом наклонилась ко мне. Верхние пуговички на халатике расстегнулись. В распахе стала видна вся грудь.
У меня застучало в висках. Я опустил взгляд вниз, на книгу, но ничего там не видел – буквы расплылись, строки задрожали.
Она обошла стол, взяла меня за подбородок и поцеловала прямо в пылающие губы.
Я вскочил, словно меня подбросила пружина.
Схватил ее за талию.
Прижался плотно к ее телу.
Потом еще плотней и еще… и обмяк.
Мне вдруг сделалось неловко и стыдно от всего того, что здесь происходило. Я запросился домой. Она вначале растерялась, но тут же, что-то решив для себя, стала сдирать с меня одежду. Я ужом завертелся в ее руках, не позволяя ей проникать слишком далеко. Осторожно, подбирая слова, она стала убеждать меня, что это вполне нормально, что я уже настоящий мужчина. Я дрожал, не знал, куда девать руки.
– Скажите, а это… больно? – прошептал я.
А потом, сидя в ее ванной по горло в пене, я все заглядывал ей в глаза и спрашивал: вот это все, что было с нами, и есть та самая любовь?
И она, намыливая мне голову, отвечала:
– Да, конечно.
Я пытался уточнить:
– Значит, вы меня любите и, выходит, я вас тоже люблю?!
– Конечно, – отвечала она, обтирая меня полотенцем.
Я вертелся в ее руках и продолжал выяснять:
– А как же ваш муж?
– А мы ему ничего не скажем, – смеялась она.
– А почему? – приставал я.
Она поднимала взгляд к потолку и говорила, что так нужно и все будет хорошо и со мной, и с ней, и с ее мужем.
На это я удивлялся:
– Разве можно любить двоих?
Она смеялась, поила меня чаем и говорила, что я глупенький, но хорошенький.
Домой я возвращался переполненный гордостью.
Теперь я как равный шагал рядом со взрослыми дядями, стараясь даже ступать с ними в ногу.
Я стал мужчиной!
У меня есть любимая женщина.
И она меня любит.
Правда, я немного огорчался при воспоминании о ее муже. «Но раз у нее теперь есть я, то ее муж ей совсем уже и не муж». И от этой мысли я веселел, подпрыгивал, обрывая листочки на весенних топольках. Меня переполняли великие перемены сегодняшнего дня. Хотелось с кем-нибудь поделиться. Но, как назло, никто из друзей и приятелей на пути не попадался.
«Может, рассказать обо всем маме?» Но, войдя в подъезд, я передумал. «Нет, пожалуй, маме говорить неудобно, лучше папе».
Вызвал лифт. Зашел в него. Поднялся к себе на седьмой этаж и засомневался: «А как начать? Нет, уж лучше я расскажу брату. А вдруг он смеяться будет? Нет, не буду и ему рассказывать. Она же говорила, что не расскажет никому. И я не буду». Но, так ничего и не решив, я подошел к своей двери и нажал кнопку звонка.
Перелет
Америка – это шестнадцать часов полета через Северный полюс. Огромный «Боинг». Первый класс.
Внимательные стюардессы. Приятная компания.
Со мною рядом – известная на весь мир актриса. Ей за пятьдесят, но выглядит на тридцать: огромная голубая норковая шуба, дорогие серьги с крупными бриллиантами, тонкие руки в вуалевых перчатках и один-единственный перстень на среднем пальце правой кисти.
Вы зачем летите в Америку? – спросила она меня.
За «Оскаром», – ответил я скромно и потупил глаза. – А вы?
Она резко повернулась ко мне всем своим бюстом и внимательно посмотрела на то тощее и прыщавое, что сидело рядом с нею, и, не ответив на мой вопрос, с любопытством спросила:
– А вы кто?
– Я? Я продюсер… – И назвал фильм, который с огромным успехом недавно прошел на всех экранах мира.
– Продюсер?! – ее мутноватые глаза вспыхнули молодым огнем.
А я, взяв первый попавший под руку журнал, стал листать его небрежно и равнодушно – подумаешь, продюсер, подумаешь, еду за «Оскаром». Что тут удивительного?
От листания журнала на арабском языке меня отвлекло нежное прикосновение. Моя соседка, улыбаясь и источая само очарование, осторожно обратилась ко мне: Извините, что беспокою вас.
Вы не составите мне компанию?
Мне захотелось выпить легкого итальянского вина.
Конечно, – с готовностью ответил я и замахал руками, привлекая внимание стюардессы.
Мы выпили вина. Она распахнула шубу. От нее веяло дорогими французскими духами и такой женской статью, что я в свои двадцать семь выглядел рядом с ней как глупый трясущийся дворняжка-щенок рядом с холеной и зрелой породистой су… то есть собакой.
Выпили еще. Она стала ласково выспрашивать, как да что, где и почему. Я разливался соловьем. Рассказал все: и где, и как, и что, и почем. Забыл, правда, при этом упомянуть, что деньги были папины, резонно полагая, что это отнюдь не самая существенная деталь моего повествования.
Вот так, мило беседуя, мы миновали Северный полюс. Она, засыпая, позволила мне поправить шубу на ее коленях.
Когда она проснулась я, а не стюардесса, подал ей кофе. Попив кофе, мы продолжили нашу приятную беседу.
В Америке она бывала десятки раз. Лос-Анджелес и Нью-Йорк она знает, как свою московскую квартиру. Теперь уже я охал и округлял глаза. Она рассказала и о своих творческих планах.
И о том, как она устала от надоедливых поклонников, дураков-режиссеров, жмотов-продюсеров. При последних словах она внимательно посмотрела на меня. Я откинулся на спинку кресла и протянул:
Да-а, есть такие среди нашего брата. Но моими деньгами вы можете располагать в полной мере.
Я не лукавил, хотя «полной меры» моих денег хватило бы лишь на то, чтобы пару раз поесть в приличном ресторане.
Но главное, я щедро предложил их моей очаровательной спутнице, решив, что сумма – дело десятое. Реакция была более чем бурной: меня привлекли, обволокли, обняли и приласкали. Я очутился посреди большого, приятного, мягкого, вкусного – словом, восхитительного.
А-а-а-а… Ух!
Вот зачем нужна шуба в самолете!
Наконец нам объявили, что через несколько минут мы сядем в Сан-Франциско для смены экипажа. Так что у нас появилась пара часов, чтобы побродить потороду. Мы взяли такси, и я пригласил свою спутницу в кафе прямо на побережье Тихого океана. Меня немного смущала ее шуба – на улице-то было плюс двадцать, – но моя спутница чувствовала себя вполне комфортно и непринужденно.
В кафе мы выпили виски. И я принял самое активное продюсерское участие в ее творческих планах – поддакивал и восхищался талантом моей спутницы.
Наконец я не без улыбки посмотрел на часы – пора было в аэропорт. Моя собеседница тоже мне улыбнулась и, сказав, что исчезнет на минутку, пошла в сторону дамского туалета.
Я расплатился с приветливым барменом и попросил вызвать нам такси. Пока ждали, я смотрел в огромное витринное окно на экзотическую природу. У кафе был телефон-автомат, и высокий, стройный и хорошо одетый негр, полистав телефонную книгу, стал набирать одной рукой номер, а другой выстукивать какой-то ритм. «До чего же музыкальный народ! – подумал я. – Ни минуты без музыки».
Подошел бармен и сказал, что такси сейчас будет. Я поблагодарил и дал ему еще доллар. Бармен поблагодарил меня. Я – его.
Подошла моя будущая партнерша по кинобизнесу, и тут же подъехало такси.
Мы уже вместе поблагодарили бармена, вышли из кафе и направились к машине. В это время негр, стоявший у телефона-автомата, подбежал к нашей машине и стал в нее садиться. За рулем машины, кстати, тоже сидел негр. У меня вырвалось:
– Гляди-ка, какой-то негр в нашу машину садится! А ведь ее вызвал наш бармен из кафе. – Я обернулся. В дверях стоял бармен и тоже удивленно смотрел, как в такси усаживается негр.
Не успел я ничего сообразить, как бармен подскочил к машине и стал отталкивать негра от машины.
Негр отскочил. Водитель тоже выскочил. Бармен стал наскакивать на них, одного обвиняя в несусветном нахальстве, а другого – в расизме. Откуда ни возьмись появилась полицейская машина, а в ней – пара полицейских, оба латиносы. Все участники конфликта разом смолкли.
Полицейские выслушали бармена, негра-пассажира и вспотевшего негра-водителя, уже обвиненного во всех смертных грехах. Потом с подозрением осмотрели меня и мою спутницу в шубе – при плюс двадцати-то градусах.
