И они ушли, захлопнув дверь.
А Вера до утра пролежала на полу.
Утром ей было плохо: тошнило, кружилась голова. Она через силу приняла душ, убрала комнату, заварила чай. Выпила две чашки с кислым клюквенным вареньем и опять залезла в постель.
Звонил телефон. Она не подходила. Она лежала, не спала. Взгляд ее уставился в одну точку под потолком, где сходились три угловые линии: две потолочные и одна с пола вверх.
Телефон все звонил и звонил. Она встала и выдернула телефонный штекер из розетки. Потом прошла в ванную и, сев на край унитаза, закурила. Что делать? Как жить дальше? Вся эта новая жизнь опротивела. И Светка, и ее предложения, и любовь эта мерзкая, и все, что окружало ее последнее время.
Она опять посмотрела вверх. Опять в ту точку, где сходились три угловые линии: две потолочные и одна с пола. Долго смотрела, даже сигарету забыла, та истлела и потухла. Она вздрогнула и, что-то решив для себя, встала, открыла аптечку и, увидев там опасную бритву «Зингер» в темно-коричневом кожаном футляре, вынула ее из аптечки, открыла футляр и достала бритву. Развернула ее. Лезвие было настолько идеально острым, что, казалось, режет воздух.
Она скинула халат, посмотрела на свой «квадрат Малевича» и зло срезала его.
Срезала легко, даже не поранилась. Она подняла бритву к глазам, потрогала лезвие пальцем и тут же порезалась. Сквозь тоненькую ранку выступили микроскопические бисеринки крови. Она слизала их языком и, не выпуская бритвы, залезла в ванную, открыла теплую воду и, держа в правой руке бритву, стала смотреть на пульсирующую вену у кисти левой руки.
И вдруг прозвенел звонок в дверь.
Она вздрогнула, но из ванной не вылезла.
Звонок еще раз прозвенел.
Это точно была не Светка, уж больно робко звонили.
Может, кто-то из ее знакомых? Черт с ними. Надоели.
Она еще удобней присела в ванной, напряглась и тут услышала, что кто-то ковыряется в дверной замке ключами.
Ее прострелило с головы до ног.
Она вскочила, швырнула бритву, выпрыгнула из ванной, накинула халат и бросилась к входной двери. Не успела добежать, дверь распахнулась.
На пороге стоял муж.
Через правое плечо у него висела дорожная сумка, а в левой руке он держал их семейных желтый чемодан.
Блиновский рынок
Он и сейчас этот Рынок стоит запущенный и закрытый.
От него остались только кованные ворота с буквами «Б» и «Б» и старой надписью «Торговый Дом».
Когда-то поговаривали, во времена процветания Нижегородской Ярмарки это было место, где диктовались мировые цены на муку.
В советские времена он был знаменит тем, что на территории этого рынка в глубине, слева, если заходить с набережной, стоял, как бы спрятанный от посторонних глаз пивной ларек, где с самого его открытия торговала «мама Зоя», а в подсобке принимал пустую виноводочную тару ее муж.
Пиво там было всегда свежее, жигулевское и причем тут же можно было купить пару воблин. Если не нравилась вобла, то можно было самому выйти из рынка и под опорами моста, наловить раков, тут же их сварить и вернувшись на рынок, употребить в хорошей компании с пивом.
Потом началось строительство Чебоксарской ГЭС. И берега стали закатывать в бетон.
Развернулась стройка.
Раки исчезли. Кругом грязь, трактора, краны.
Рынок стал пустеть.
А когда началась перестройка, рынок совсем захирел.
Мама Зоя переехала на другую точку. В центр Белинки.
И рынок отдали мне, как захламленный никому не нужный элемент советской собственности.
Тогда таким, как я, не назначаемым райкомами, капиталистам, отдавали гнилье и все запущенное и заброшенное.
Да и то в аренду.
Я со своей командой пришел на рынок, покрутил его, повертел, но так ничего и не мог придумать, что с ним делать.
Раньше может быть при телегах и больших количествах пристаней и бурлаков, он мог пригодиться, но теперь в век технического прогресса – вряд ли.
И уже хотел от него отказаться, как вдруг обнаружили под всем периметром зданий, вокруг рынка огромное количество загаженных, заваленных землей, бытовым строительным мусором и фекалиями – подвалы.
Это когда строили бетонную набережную по слиянию Оки и Волги все сливы, как родниковые с горы, так и канализационные забили новой набережной, а строительный мусор и бытовые отходы с ближайших домов, чтобы далеко не возить, ссыпали в эти никому ненужные, темные подвалы.
А когда то это было великолепное хранилище для муки знаменитого мукомольного «короля» – купца Блинова.
Там внутри были проложены специальные водоотводы, сооружена великолепная вентиляцией и установлен единый для любой погоды температурный режим.
Мы из любопытства откопали один подвал, наиболее сохранившийся.
И были поражены великолепием этого помещения.
Помимо мусора в этом подвале, нашли огромное количество серебряных и золотых монет, бумажных денег, статуэток и утвари.
Все это сдали антикварам.
На вырученные деньги наняли бомжей, которые были привычные к помойкам. Те постепенно стали очищать подвалы, один за одним по всему периметру зданий.
Откопали два дубовых сундука с великолепным столовым фарфором и серебряными приборами.
Потом использовали все это богатство при приеме Маргарет Тетчер в ресторане «Колизей», чем она восхищалась, кушая из этих и этими приборами.
Так за осень вычистили все катакомбы.
Обнаружились великолепные сводчатые сооружения, построенные из обожженного кирпича, на белковом растворе.
Как новые.
Я, в свое время, учился в Ленинграде. Студентом посещал пивные бары в Питергофе и был ими очарован и не столько пивом, сколько старыми помещениями со сводчатыми потолками и длинными галереями.
И когда увидел, что мы откопали, решил открыть здесь первый в Нижнем частный, Пивной ресторан.
С раками, воблой и огромным количеством сортов пива.
К концу 1992 года такой пивной ресторан заработал.
В нем было двести сортов пива, всегда свежие раки величиной с приличного океанского омара.
На его открытие приехал Никита Михалков, российские министры: Федоров, Лифшиц, Барсуков, Грачев.
Прибыл наш молодой, кудрявый губернатор с супругой.
Его жена, коренная волжанка, сразу принялась за раков и сказала, что это просто чудо.
Пивной ресторан работал, процветал.
Мы продолжали раскопки.
Старьевщики и антиквары прямо ночевали на рынке и из-под полат выкупали у нас все, что мы там находили. Платили они в основном не деньгами, а материалами и услугами: грузовиками, питанием бомжей, куревом и цементом.
Бомжи работали самозабвенно, не чувствуя ни запахов, ни гнили и не пугались, даже тогда, когда находили какие-то скелеты.
С пуском ресторана, работы по подвалам продолжались и возможно, что по своим масштабам эти катакомбы превзошли бы питергофские, но тут неожиданно, трагически погиб учредитель фирмы «Русский клуб», который отвечал за строительство и работу этого объекта.
Я передал Рынок вдове и дело захирело.
Пивной ресторан перестал существовать.
Но помещение и сейчас существует, но ни как Пивной ресторан.
От ресторана остался только вход в Городецком проулке, вечно запертые ворота с Рождественской улицы, и великолепная история этого Рынка с непонятным будущим.
Но я уверен, что подвалы этого рынка хранят еще много тайн и неоткопанных сокровищ.
Везде, всегда, во всём.
Ничто не может возникнуть из ничего и ничто не может исчезнуть бесследно.
Без Божьей воли.
От любой букашки, микроба, слона, человека, облака или звезды можно прийти, согнув время в замкнутый круг, в ту точку, где это НЕЧТО однажды возникло, рассеялось и вновь возникло.
Понять это, охватить разумом можно только тогда, когда принимаешь того, кого зовем мы Отцом нашим. Отцом всего живого и неживого, что есть в познанном нами пространстве и времени.
Еще пятилетним, глупым, как щенок, но уже и любопытным, как ворона, я в маминых фетровых сапожках на босу ногу выбегал в сумерках из дома на улицу и с замиранием сердца искал в огромном бесконечно далеком небе пикающую серебряную точку, которая шустро ползла по дуге от края неба до края земли.
Запрокинутая голова кружилась. Детские глаза, втягивая в себя все видимые звезды Вселенной, замирали в немом изумлении перед богатством огромного мира.
Тогда у меня и появилось ощущение мизерности человека. Марионеточности его и мимолетности.
И взгляд на микромир через школьный микроскоп снова поверг в изумление детскую душу. Этот мир, такой близкий и в тоже время не видимый без линз, буквально кипел жизнью, бурлил, суетился. Энергия и в нем била через край. И я мог одним дыханием, одним движением пальца изменить этот мир. Дать ему расти и развиваться или наоборот – прервать в нем, огромном и бурлящем, как Вселенная, жизнь и движение.
Тогда я ощутил величие человека. Его богоподобность и могущество.
И все было бы хорошо, если бы жизнь не ставила меня то на пьедестал макровеличия, то – почти сразу же – на предметное стеклышко микробеззащитности.
