— Я не буду успокаиваться. Пошёл ты в… — взвизгивает Липучка.
Вау. Она так умеет вообще?
— Это ничего не меняет, малыш, — продолжаю монотонно. — Ты моя жена, а я твой муж. У нас сын. Ты о нём подумала?..
— Чёрта с два, Мансуров, — цедит Ника быстро дыша. — С этого момента ты мне никто. Можешь трахаться со своей финансовой Кирой сколько угодно.
— Я сказал тебе. Это ничего не меняет.
— Это всё меняет, Тигран. Я от тебя ухожу.
Глава 7.1. Около полуночи…
Все еще на эмоциях от последнего разговора с Тиграном спускаюсь по лестнице, вбивая каблуки в ударопрочный ламинат. Буду рада, если останутся дыры.
Эмоции бьют фонтаном и рвут на части.
Так хочется кому-то обо всем рассказать, поделиться чувствами. Но я лишь натягиваю улыбку на лицо как профессиональная актриса и, пытаясь как-то унять раздирающую меня истерику, зло раскидываю тарелки на праздничный стол топорными движениями. Мышцы забились, обходить стол тяжко, а тело бьет тряска.
— У тебя все хорошо, Николь? Ты спустилась в совсем другом настроении.
Не замечаю, как Гордей берет мою ладонь, раскрывает ее. Вырывать руку кажется мне невежливо, и я позволяю ему вглядываться в замысловатые линии.
— Это так заметно?
Вдох-выдох. Странные ощущения от его прикосновений. Они не выходят за рамки, но отчего-то немею и веду себя несколько заторможенно.
— Видишь эту линию? — чертит он указательным пальцем по коже. Щекотно. И я хихикаю. — Это линия любви. Она у тебя четко выраженная. Хотя в начале, вот здесь, вижу надломы и прерывания. Но потом все прекращается.
Закатываю глаза.
— Рудковский, ты всем женщинам такое говоришь? — замечаю в своем тоне некие нотки флирта. Не понимаю, откуда они берутся. И если говорить честно, на всю эту… хиромантию и правда ведешься.
— Нет, Светлячок, — понижает голос и еще теснее становится. Взглядом мечусь справа налево, боясь посмотреть Гордею в глаза, — мне просто хотелось чуть тебя отвлечь. Видишь, ты уже и думать забыла о неприятностях. У тебя что-то случилось? — участливо спрашивает.
Теряюсь и пожимаю плечами.
— Не хочу сейчас об этом. Новый год, Гордей! Давай праздновать! — нелюбезно говорю.
От предложения голос мой дрожит, я сама не своя. Это первый раз, когда я хочу, чтобы куранты побыстрее пробили полночь и наступил новый год.
Рудковский отходит от стола, и от меня соответственно. Замечаю, что посуда стучит друг об друга, когда сервирую.
— Это твои? — поворачивает ко мне книгу, на обложке которой мой псевдоним — Никки Кристмас.
Киваю, скрывая смущение.
— Серьезно? — брови Гордея летят вверх. Рудковский все внимание теперь уделил книжной полке.
Чувствую неловкость, когда он листает первую изданную книгу про бельчонка Торри и его маму, которую он потерял.
— Я знал, что ты пишешь детские истории, но никто и слова не сказал, что их можно купить.
А Тигран, интересно, знает? Он вообще что-то знает обо мне, кроме того, что я как бы его жена?
— Муж гордится, наверное, — чуть тише добавляет.
Лицо окатывает ледяной волной, когда горло распирает от застрявшего огненного кома.
— Сомневаюсь, что он вообще знает, — шепчу свой ответ.
Неудачно ставлю бокал, тот заваливается и краем ударяется о тарелку. Крупные осколки отражают радужные блики, а я смотрю на все это великолепие и хочется плакать.
Говорят, разбитая посуда на счастье. Но я уже не знаю, чему верить. Потому что все, во что я верила раньше, вспыхнуло и осыпалось пеплом прямо мне под ноги.
— Не поранилась?
Гордей подбегает, изучает место происшествия, снова берет мои руки и осматривает на предмет ран.
Они не здесь, Рудковский, а внутри.
Вздыхаю, смыкаю губы и прикладываю усилия, чтобы взглянуть на Гордея.
Лишь киваю и отхожу на кухню, чтобы успеть убрать беспорядок.
Имя свекра загорается на моем телефоне, когда я с верхней полки достаю новую пару бокалов.
Несколько секунд думаю, отвечать ли на звонок. Еще сюрпризов я не выдержу.
— Добрый вечер, Николь. Звоню поздравить вас с Наступающим. А то через несколько минут уже и не дозвонишься. Как вы? Как Савва?
— Рустам Тагирович, добрый вечер, — сдержанно отвечаю.
Хотя между мной и свекром сложились довольно теплые отношения, он всегда производил на меня впечатление довольно властного и строгого мужчины.
Говорят, его жена была полной его противоположностью. Мягкой женщиной, домашней. После продолжительной болезни она умерла. Тиграну только-только исполнилось одиннадцать лет. Рустам Тагирович так и не женился во второй раз.
— А что с голосом? Случилось что?
— Я все знаю, Рустам Тагирович. Мне… все рассказали, — холодно говорю.
— Да о чем? — легкие нервные нотки разрывают динамик.
С таким человеком, как мой свекр, сложно говорить громко и уверенно. Я, по крайней мере, так и не научилась.
— О событиях семилетней давности. О вашем с моей бабушке договоре, — чуть тише произношу, чтобы Рудковский не услышал. Не хотелось бы его посвящать. Это даже как-то стыдно.
Мансуров старший хрипло смеется, чем ставит меня в тупик. Я только открываю и закрываю рот. Слов не нахожу.
— Да я уж и забыл! Вон у вас какую семью получилось создать. Савушка наш замечательным родился. И Тигран поменялся. Раньше-то ни к кому не привязывался, а с тобой остепенился.
— Остепенился… Это он через силу… А сам думает быстрей бы сбежать, — проговариваю с обидой.
— Это ты про командировку? Так у него там проблем выше крыши, без дома остаться рискуете. Но я тебе ничего не говорил.
Вопреки здравому смыслу теперь начинаю беспокоиться за мужа. Ну что я за человек, а?..
— Так что выбрасывай эти глупости из головы, Николь. Ты наша, Мансурова, мы тебя никуда не отпустим. А Тигран… вам надо больше времени проводить вдвоём.
Ничего не отвечаю на его откровения. Мне пока больно. Быть обманутой близкими людьми больно вдвойне.
— Ладно… Ждем вас всех в гости, — говорит напоследок свёкр.
После разговора остался неприятный осадок. Уставилась на экран телефона, будто он знает ответы на все вопросы.
— Николь, Савва, сейчас уже куранты будут бить. Вы где?
Выхожу из своего оцепенения. Быстро достаю бокалы, наскоро их мою, вытираю и быстрым шагом иду в гостиную.
Савка в нетерпении подпрыгивает.
В руках Рудковского зажата бутылка шампанского. Мужские пальцы ловко срывают фольгу, откручивают мюзле. В горле становится сухо от волнения. Тонкий момент, которого ждешь весь последний месяц.
В глазах стоят слезы.
Свет в комнате выключен, остались только фонарики, гирлянда и неоновый свет от телевизора.
— Николь…
Куранты бьют. Пора загадывать желание.
Савка подпрыгивает, потом резко останавливается, прикрывает глаза, что-то шепчет.
— Хочу сказать, что ты замечательная. Добрая, очаровательная. Иногда смешная.
Гордей говорит все это, когда часы на Спасской башне отбивают удары. Они разносятся по всему телу как вибрация, волной идут от земли до макушки.
— Желаю, чтобы в новом году тебя окружали люди, которые по-настоящему тебя любят. Желаю встретить мужчину, который будет ценить и оберегать.
Семь, восемь, девять…
Из сердца поднимается горький протест.
— Ну, и, как говорится… С кем встретишь Новый год, с тем его и проведешь.
Десять, одиннадцать, двенадцать.
Звучат первые аккорды гимна, и Рудковский, чокаясь с моим наполненным бокалом, выпивает залпом пенящуюся жидкость.
Застыла.
И даже не успела загадать желание…
— Мам, пойдем салюты запускать, — радостный голос Саввы звучит эхом в моей голове.
— Сынок, папа хотел бы их запустить с тобой. Одному это делать опасно, — глухо произношу, стараясь вернуться в настоящее.
Прошлый год еще хватает меня за пятки и крепко удерживает.
— Но сейчас же праздник. А салюты запускают в праздник! — чуть громче говорить. Обиженно.
— Савуш…
— Да в чем проблема? Сейчас запустим. Показывай, где у тебя тут салюты, — Гордей треплет моего сына по голове, подмигивает мне.
