— Да, если можно. Пожалуйста.
Ника тихонько вздыхает и стучит тяжелыми дверями:
— Ну, конечно, можно, Тигран. Савушка, папа звонит…
Выкидываю истлевшую сигарету и словно глоток свежего воздуха вдыхаю. Именно так на меня действует общение с собственным сыном.
— Пап, с Новым годом, — сонно тянет мой пацан.
— С Новым годом, Савка, — улыбка на лицо сама собой натягивается.
— Ты уже освободился?
— Уже да. Теперь точно.
— А ты утром приедешь? Рано? — хитро спрашивает.
— Ага. Рейс на девять утра перенесли, скоро буду выезжать в аэропорт.
— Слава богу, — заговорщически шепчет. — Мама сказала, что утром будет каша. Манная, пап.
— У-у-у, — морщусь.
Усаживаюсь в кресло и откидываю голову на мягкую спинку, растираю шею. Пожалуй, такого тотального чувства одиночества, как сейчас, я ещё не испытывал.
— Ты приедешь, — продолжает сын. — И скажешь маме, что манная каша — бесполезная.
— Скажу, конечно.
— А мама разрешит нам есть шоколадные шарики с молоком. Как обычно.
— Но они тоже бесполезные, сын, — усмехаюсь.
— Зато вкусные, пап. Ладно, я спать буду. Мама на меня строго смотрит.
— Давай, спи. Скоро встретимся.
— С Новым годом, пап. Кстати… салюты были классные.
— Салюты? — в кресле подскакиваю.
Они что сами решили их использовать?.. Подождать не могли? Фейерверки, по словам продавца-консультанта, настолько мощные, что можно без рук остаться.
Злость внутри кусается, но в душе понимаю — сам виноват. Жизнь — это не только бизнес.
— Это уже я, Тигран, — отвечает Николь.
— Вы что, сами салюты ходили запускать?
— Не совсем… Мы были не одни…
Замолкает.
Нахмуриваюсь, перебирая в памяти кто бы это мог быть. Кроме старухи и моего отца никто на ум не приходит.
— С нами был помощник Деда Мороза, — кричит Савва в трубу. — Его зовут Гордей. Он такой весёлый и классный, пап.
Это что ещё за херня?..
— Гордей Рудковский. Помнишь, бабушка тебе рассказывала? — признаётся Николь виновато.
Напрягаю память, пытаясь восстановить слова и картинки, но тщетно — её бабушка так много говорит, что я обычно слушаю вполуха.
— А что он делал у нас дома? Этот Гордей Рудковский.
— Он актёр, — произносит жена. Голос напряженный, тихий. — Подожди минуточку.
Пока Ника, судя по звукам, выходит из комнаты сына и спускается на первый этаж, успеваю напридумывать себе всякого.
— Актёр? — спрашиваю громко, когда Ника останавливается и громко сопит в трубку. — У нас дома проходили съёмки фильма? Я чего-то не знаю?
— Нет, — выдыхает возмущенно. — Но нашему сыну нужен был праздник. И я нашла как его устроить.
Николь несколько раз пытается что-то сказать, но каждый раз речь обрывается.
— Поэтому он пошёл запускать салюты с твоим другом вместо собственного отца? Может, Гордей Рудковский ещё в чем-нибудь меня заменил? — рычу в трубку.
— А может, надо больше думать о семье? А не о финансовом директоре?
— При чём здесь Кира?
— Ни при чем, — взвизгивает Николь. — Я больше не собираюсь так жить, Тигран.
Сглатываю образовавшийся ком в горле.
Помимо истории о том, как именно наш брак был заключен, есть ещё одна причина, по которой он априори не может быть успешным. — Мы разные. Настолько, что в голове не укладывается.
Даже не буду отрицать, я рос избалованным ребёнком. Защищать собственные границы — это то, что родители привили мне едва ли не с раннего возраста.
Ника же воспитывалась бабушкой, жили они не богато, да и некому было особо что-то объяснять девчонке. Отсюда это тотальное желание всем угодить и абсолютнейшее неумение говорить «нет».
Всё её поведение в этом телефонном разговоре настолько разнится с её стандартной линией поведения, что мне вдруг становится не по себе.
— Ты для себя уже всё решила? — хриплю, откашливаясь.
— А ты?.. Мне интересно, как долго ты ещё собирался жить вот так…
— Как так?
— Не по-настоящему, — с обидой выплёвывает.
— Что за бред? Что значит не по-настоящему? Ты моя жена, я твой муж.
— Но тебе меня навязали… — кричит в трубку. — Как игрушку по акции в магазине.
— Не кричи, — выговариваю сквозь зубы. — И прекрати нести ерунду.
— Не затыкай меня. Больше никогда не затыкай. Думаешь я и дальше буду покорной?
— А ты когда-то была ей?
— Была. Семь лет была…
Её дыхание сбивчивое, взволнованное.
— Поэтому каждый раз таскала мне в офис пироги, которые я терпеть не могу? — спрашиваю с усмешкой. — Я ведь не идиот, Ника. Кто угодно, но только не идиот.
Жена затихает, словно была поймана с поличным.
Всхлипывает.
Я давно понял, что её забота с пирогами — протест и желание сделать мне назло. Вывести на эмоции. Заставить чувствовать. И у неё получалось…
И сейчас получается.
— Ненавижу тебя, — шипит в трубку Ника. — Ненавижу, Мансуров. Ухожу от тебя. Сейчас же соберу вещи.
— Только попробуй, — предупреждаю.
— Ненавижу.
— Оставайся дома, я скоро приеду, и мы спокойно сядем и поговорим.
— О чём тут разговаривать? Ты меня любишь, Тигран? Ответь мне на один простой вопрос.
Внутри словно цепи сковывают.
Любовь?
О чем она?
Я многое могу понять. Она моя жена. Мать моего единственного сына и будущих детей. Я готов её защищать, оберегать, дать все блага, которые, черт возьми, только есть на этом свете. Я считаю Николь красивой, хочу её. Стараюсь относиться уважительно.
Зачем обязательно весь спектр этих эмоций именовать любовью? Неужели, женщинам так легче?
— Ненавижу тебя, слышишь? — плачет в трубку Николь, так и не дождавшись ответа.
— Мне кажется, ты врёшь, Ника. Сама себе чего-то не договариваешь. Я приеду, и мы спокойно пообщаемся.
— Не вру. Хочешь, я тебе докажу? Знаешь, какое желание я загадала в полночь?
— И какое же?
— Чтобы тебя вообще и вовсе не было.
Горько усмехаюсь, подходя к окну и закуривая новую сигарету.
Едкий дым, выжигающий легкие, — то, что нужно.
— Чтобы. Тебя. Никогда. В моей. Жизни. Не было, — повторяет Николь как мантру, вбивая каждое слово в крышку гроба нашего брака…
Все в порядке.
— Что ж, — произношу чужим голосом. — Если это единственное твоё желание… Надеюсь, ты, дорогая, двадцать семь лет не зря веришь в новогоднее чудо, и оно сбудется…
Глава 10. Николь
Манная каша, закипающая на плите, сплошь покрыта мелкими пузырьками. Монотонными движениями размешиваю, но в какой-то момент понимаю — вязкая субстанция просто-напросто прилипла к сотейнику. Кухня наполняется горелым запахом, а живот скручивает в тошнотном позыве.
— Это знак, — Савва стоит рядом и наблюдает, как я выкидываю застывший манный комок.
“Знак…”
Сердце не на месте от одного такого слова. Вчерашний разговор с Тиграном въелся в нашу общую рану под названием брак и до сих пор орудует там металлическим скальпелем.
Дурно становится. Нехорошо.
На кровати в спальне лежит конверт. Я нашла его в кабинете мужа. Сверху рукой Тиграна было написано мои имя и фамилия: “Николь Мансурова”. Сухо, по-деловому.
Внутри конверта я обнаружила договор с европейским издательством на выпуск моей первой книги про бельчонка на английском языке.
Шок, что муж все-таки знал про мои книги, не сходит. А осознание, что мои книги будут издаваться за рубежом, никак не придет.
Настежь открываю окно, впуская свежий, морозный воздух на кухню.
— Может, хлопья с молоком? — устало спрашиваю.
— Ура!
Достаю с полки шоколадные шарики, заливаю их молоком и пододвигаю тарелку к сыну. Взгляд то и дело косится на часы.
Сейчас утро, время, когда Тигран должен был прилететь. От него ни звонка. Не то что я ожидала отчет о его передвижениях, особенно после вчерашней ссоры, но…
Крепко удерживаю кухонное полотенце в руках, встраивая пальцы в ровные ряды перекрещенных нитей. Глаза слезятся от бессонной ночи. Стоит ли еще говорить, что я плакала?
