– Ты убиваешь себя, потому что убивал других?
– Я не могу тебе сказать "поэтому" и не могу сказать "не потому". Я довершаю то, что позволил сделать с собою другим. Они прикончили во мне человека, которым я мог быть. Я уничтожаю того, который нужен им.
– Ты не забыл, как монах поджигал себя?
– Я принял Сонарол в тот день, когда солдат наступил на змею. Они пронесли его мимо меня, и фельдфебель начал выдавливать из раны кровь. Я думал, что они пронесли его впопыхах, в растерянности, но Танарат остановил меня:
– Не ходите к ним, док.
– Но он умрёт!
– Все умрут.
Я думал, что он меня не понял.
– Солдат умрёт очень скоро.
Танарат вежливо улыбался.
– Вы, белые, вырождающаяся раса. Вы слишком цепляетесь за жизнь и боитесь смерти, словно чего-то неестественного. Вы управляете миром, потому что у вас лучшая техника, но другие учатся, и когда они перегонят вас, вы станете рабами и увидите, как просто жить, когда принимаешь смерть так, как жизнь. Отсюда никто не уйдёт живым – ни пленные, ни остальные.
Я не был слишком ошарашен. Что-то подобное уже давно казалось мне естественным. Сонарол был, как знаменитый Фиолетовый бриллиант: все, кто владел им, кто прикасался к нему, умирали.
– Спасибо, майор. Я постараюсь принять неизбежное не как белый.
Танарат убрал улыбку.
– Вы всегда останетесь белым. Умирать будут пешки. Мы стоим слишком дорого, чтобы так быстро заменить нас другими. Ваша жизнь строго охраняется, разумеется, до той поры, пока вы заслуживаете.
Он поклонился и ушёл распорядиться насчёт погребения солдата.
Мне стало легче на душе. Теперь я знал, что я сильнее их, тех, кто послал меня сюда, кто пустил Ханта на поиски дешёвых душ, и кто направляет за ними всё новых вербовщиков. Они всё время сужали кольцо вокруг Сонарола. Теперь оно срабатывало против них. Я был единственным, кто владел тайной: сам препарат – не в счёт, секрет в методике владения, в дозировке. Они убрали Эмериха, Сид отомстил им – полковник скрежетал зубами от ярости, когда выяснилось, что, кроме бумаг, прочитанных нами в кабинете Линдмана, о Сонароле ничего не сохранилось.
Моя голова была единственным сейфом, вмещавшим сведения о наших опытах, и они глубоко ошибались, полагая, что вольны распоряжаться этим сейфом, как моей любовью…
Для них я перестал быть врачом, для медицины – нет. Поколения врачей прививали себе чуму, холеру, тиф, испытывали на себе хлороформ, чтобы хоть чуть проникнуть в боль больных. Я должен был пройти муки Сонарола, чтобы смыть с медицины…
…Кто-то идёт сюда.
Меня зовут Язевель Рей, доктор Язевель Рей, я кончил университет в Мервиле.
Я не знаю, кто эти люди, которых убиваю.
Тиллоу знал, что образованность – троянский конь.
Надо кончать.
Цинк…
Идут."
24
– Вставайте, лейтенант! – позвал Гордон. – Давайте завтракать. Солнце уже высоко.
– Вы не ложились? – спросил Браун.
– Читал. Вы сами меня подстегнули.
– Они его прикончили?
– Да. Кто-то из персонала миссии.
– Когда вы будете сжигать пакет, не забудьте пепел спустить в воду. Я не хочу, чтобы вы расстались с жизнью.
– Хорошо.
Гордон нагнулся к углям и стал ворошить их, раздувая огонь.
Браун расстегнул рубашку, солнце легло на грудь, пригрело. Лейтенант смотрел на небо, и ему было странно, что он всё-таки видит солнце и редкие облака, а не лежит с накрытым лицом в ожидании похорон.
– Машина? – насторожился Гордон.
Они поднялись и увидели за холмом встающую пыль, а потом и грузовичок, утыканный по бортам ветками для маскировки. Машина странно петляла, и они не могли понять, в чём дело, пока не увидели самолёт. Он шёл на бреющем, опережая звук, и не стрелял, выжидая удобного момента.
– В укрытие! – крикнул Гордон и бросился к камышам.
Но Браун упал, и Гордону пришлось его приподнимать. Они находились как раз в самом высоком месте поляны и поэтому видели, как хлыст огня настиг автомобиль и пропорол кузов, а шофёр почему-то всё не выбрасывался в высокую траву, а тянул к палатке.
Гордон оставил лейтенанта и побежал навстречу грузовику.
– Прыгайте! Прыгайте! – кричал он и показывал жестами. – Пока самолёт ушёл на второй заход, прыгайте!
Но машина всё катилась, шофёр был жив, он что-то кричал в ответ и показывал рукой вверх, может быть, считал, что зоолог не видит истребителя. И пока они жестикулировали, самолёт вернулся, и лётчик заметил палатку.
Между грузовичком и нею оставалось метров сто, когда от истребителя оторвалась бомба и острый свист прорезал воздух.
Это был последний звук, который они слышали.
А потом ветер долго трепал и волочил вокруг воронки исписанные листки.
1970
