И теперь, когда Танарат посвящал меня в условия работы в миссии, ему незачем было искать обходные выражения. Я мог оставаться и мог уйти – всё равно это уже было жизнью или гибелью Меченного Чёрным Мазком.
Мои вещи стояли в доме, но я не хотел распаковывать их при дневной жаре, я сказал:
– Покажите мне лабораторию.
Майор взял под козырек:
– Слушаюсь, господин первый лейтенант!
Он был майором, я – на два чина ниже, но Танарат не придавал значения видимости, для него была важна лишь внутренняя сущность вещей. Он находился здесь, чтобы обеспечить Сонарол, и ему было всё равно, кто руководит операцией: генерал или ефрейтор.
И он был прав. Вся миссия – со всеми монахами, вышками, солдатами и повышенными окладами без Сонарола стоила не больше, чем тело без души, и это было как в клинике Линдмана. Все её корпуса, коттеджи, ванны, старомодные лифты и сёстры в накрахмаленных передниках – всё было только камуфляжем, цветастой ширмой, единственное значение которой – прикрывать то страшное и настоящее, что совершалось в пятом отделении.
20
_4 часа утра. Сна совсем нет. Знобит, сердце работает в замедленном ритме, но мысль ясна. Завтра можно ожидать наступления потери памяти – я видел, как убивает Сонарол._
Я не предполагал, что мои записки займут столько места; мне будет трудно уложить их в бутылку. Придётся запечатать в контейнер из-под ампул. Он, конечно, утонет, и его очень долго не вынесет к берегу, по крайней мере, до мусонных дождей, а они наступают в октябре. Но иного выхода нет, если мне вообще удастся вынести записки. За мной шпионят: кто-то был у меня, покуда я работал с пленными.
Я принял это как должное. В той службе, которую мы несём, каждый выслеживает другого, чтобы всем вместе не предстать перед судом общественного мнения.
Значит, все мы и каждый – понимаем, что совершаем преступление?
Ради чего? Вот что меня долго смущало. Сид говорил: "Я закрываю глаза на многое, потому что верю: Сонарол – это открытие не века, а тысячелетия". Он полагал, что люди когда-нибудь простят нам путь, который мы прошли для их же пользы. Но если Сонарол – благо для всего человечества, зачем Линдман продал идею генералам?
Я долго верил, что он сделал так, подгоняемый нуждой. Судьбе или дьяволу было угодно, чтобы в Форт-Броунсе, куда я ездил на заводы компании "Хоук-кэмиклз", мне попался репортёр местной газеты, и чтобы этот репортёр решил разжиться у меня пятью долларами.
– Полная катастрофа, сэр, – скалился он. – Вы приезжий, я в этом Вавилоне знаю всех, меня не проведёшь. У приезжего можно занять, тем более, что, как я заметил, вы обходите стороною бары, а посетили зоосад. Мне нужны деньги для той же цели: намерваюсь попасть в клетку к шакалам.
– Говорите яснее, кроссворды не в моём вкусе.
– Я хочу промотать ваши доллары в карты в заведении почтенного Джоссии Хичкока.
– Хичкок, кажется, здешний шериф?
– Нет, это его брат, что ещё выгодней. Полиция за три версты обходит картёжный зал.
Я дал ему пять долларов.
– Надеетесь отыграться?
Репортёр присвистнул:
– Куда мне! Тут такие асы… Это своего рода пьянство, тянет, как алкоголика к стаканчику. Нет, с нашими шулерами мог бы справиться только один немец. Я его вёз сюда, в нашу благословенную страну, когда он вздумал переменить повозку. Вот этот играл в покер! Мы тогда всем экипажем "летающей крепости" проиграли этому Линдману что-то около трёх сотенных.
– Не помните, как звали немца?
– Как же. Эмерих Линдман. Важная птица, миллионер. Ещё в сорок четвёртом говорили, что он продал нам идею, которая стоит миллиард…
– Вы привезли его в лагерь?
– Как бы не так! Разве такие птицы сидят в лагерях? Ему тут же дали виллу, приставили телохранителей. А вообще, он был порядочный немец, долги с нас не потребовал.
Сид позвонил мне под утро.
– Язевель, я иду к вам. Эмерих умер.
Видимо, я здорово побледнел. Сёстры вопросительно подняли глаза от вязанья.
– Инспекция, – скаязал я. – Пойдите посмотрите, чтобы всё было в порядке.
В дверях девушки столкнулись с Биверли. Он их не видел. Зрачки были расширены, лицо – апоплексическое.
– Они его убили! – сказал Сид и сел на стол.
– Осторожно, пробирки! – пришлось силой приподнять его.
– Они его убили! – повторил Сид.
– Кто?
– Не знаю.
– Эмерих был эсэсовцем?
– Нет, никогда. Он сдался нам в Тунисе, 22 года тому назад. Он был военным врачом, не больше.
– Кейтль и Иодль и другие тоже говорили, что они были только офицерами или солдатами, не больше.
Сид испуганно посмотрел на меня:
– Я не оправдываю их. Я воевал, Язевель. В Арденнах эсесовцы давили танками наших раненых. Но нельзя помнить вечно. Политика меняется.
– Расскажите подробности, – попросил я сухо. – Как он умер?
– Если бы я знал! Мне сообщили: автомобильная катастрофа. Встречный грузовик.
– Статистика утверждает, что катастрофы на наших дорогах происходят каждые три минуты.
– Только не с ним, не с ним! Эмерих всегда ездил очень осторожно.
Мне стало жалко Сида. Эмерих был для него больше, чем шефом и хозяином. Они работали над Сонаролом много лет, Биверли отдал делу лучшие годы жизни… Не знаю, можно ли вообще подружиться с человеком такого склада, каким был Эмерих, но Сид теперь оставался совершенно один: Мэри лежала при смерти, Линдмана не стало.
– Вы очень переживаете? – спросил я.
– Эмерих был гением, это я говорю в трезвом уме и здравой памяти. Гениальность – патология, для гениев не существует добра и зла, а толпе этого не понять. Великие люди умирают чаще всего под крики радости и улюлюканье, вот что меня угнетает. Я хотел вас просить, Язевель: съездите в Парадо, у вас знакомые в полиции, расспросите их.
21
Я поехал и остановил машину у гостиницы Уокера. Когда я вошёл в номер, Джо распаковывал чемодан.
– Мальчик, у тебя появился настоящий нюх! – сказал Джо хриплым голосом. – Я не ошибся, поставив на тебя.
Он был очень встревожен, мне показалось, даже испуган.
– Я еду в полицию, – сообщил я. – Сид хочет знать подробности. Это в самом деле несчастный случай?
– Чёрт его знает, Эмерих был тяжёлым пассажиром. Когда у человека все ковры – персидские, он не любит подчиняться инструкциям. В машину он всегда садился один. Его сбил тюремный самосвал.
– Что ты хочешь этим сказать?!
– Ничего. Ровным счётом ничего. Ли Освальд убивает президента, Джек Руби убивает Освальда, и оба они состояли на секретной службе. Иногда выгодно поджечь собственные конюшни вместе с лошадьми.
– Стой, – сказал я. – Стой, я давно собираюсь высказать тебе свои соображения по поводу одной проблемы. Линдман у вас всегда ходил под присмотром, не так ли? Могу держать пари, он знал, что делает, когда ездил без шофёра. Но вот у Тиллоу я слышал прусскую речь, на полигонах Невады немцев приобщают к ядерным устройствам, а среди них есть люди, которые до последнего часа воевали против нас.
– Довольно! – Джо поднял руку. – Не выдавай, как глубоко в тебе ещё сидит штатский. Вот именно потому, что они воевали до последнего, им можно доверять. Кто хранил присягу раз, сохранит и второй. А Эмерих сдался добровольно! Он не хотел плавать на корабле, который, по его мнению, дал течь. Помолимся за его душу, тебе придётся ускоренно собираться к отлёту. Ты готов?
– Из-за меня не стоило прерывать бридж с Дикки. Я всего лишь стажёр из палаты, где обслуживают арестантов, и не сдавался в плен.
Джо как-то совсем по-стариковски положил мне руку на плечо:
– Генерал Губерт Дик Роу в отпуске, мальчик. За твою голову отвечаю я.
– Что из этого вытекает?
– Что ты не должен удивляться, если у тебя появятся тени. Мы обязаны принять меры предосторожности.
– Спасибо.
– Подожди, – попросил Джо. – Посидим, раз ты уже пришёл. Полиция наврёт тебе и часом позже. Скажи мне, Язевель, это не слишком трудно для моих мозгов, этот ваш Сонарол?
– Нет, – сказал я. – Не очень. Может быть, даже очень просто. Сколько часов в сутки ты спишь?
– Пять-шесть, но мне всегда кажется, что это много. Пока я сплю, другие делают свои ставки.
– Линдман рассуждал точно так же. До Гитлера он работал в Мюнхене у знаменитого Шеллера. Они лечили сумасшедших сном, иногда это даёт хорошие результаты. Потом Эмерих начал эксперименты в противоположном направлении. Ты можешь себе представить, что будет с человеком, которому не нужно спать?
– Сойдёт с ума! – ответил Джо. – У меня иногда бывает бессонница, потом я два дня хожу, как после падения с лошади.
– Ты смешиваешь разные вещи. Бессонница – болезнь, организм нуждается во сне, а сон не приходит. Я говорю о состоянии, когда исчезает всякая потребность спать. В мире есть пять-шесть человек, которые никогда не спят, но сохраняют отличное самочувствие и работоспособность. В газетах писали о двух югославах, японце и арабе.
