– У нас много вопросов, Тим. И теперь мы должны попытаться на них ответить. Чтобы знать – с чего начинать. И вновь попробуем начать с письма.
– Начнем, – покорно вздохнул я.
– Итак. Письмо было украдено.
– Было.
– Но зачем?
– Зачем?
– А ты думай, думай, Тем. Хотя ты на это и не способен. Зачем было украдено письмо?
– Зачем? – вновь покорно повторил я. У меня напрочь отсутствовало логическое мышление.
– Затем, что почему-то боялись, чтобы оно долго оставалось у нас в руках. А почему боялись?
– Почему?
– А потому, что это письмо писала не она, Тим.
Я с уважением посмотрел на Голову. Мне он определенно нравился.
– А ты умный, Голова. У меня, действительно, нет ее почерка. Но я видел его. Этот почерк уж очень похож.
– Вот именно! Почерк похож, но только для того, чтобы ты в это сразу поверил. Но ведь потом ты мог запросто отдать письмо на экспертизу! Потому, когда бы ты выискал ее подлинные записи! Ведь они могли быть?
– Вполне могли быть. У доктора, например.
– Вот видишь, Тим! Ты помнишь содержание письма?
– Помню.
– А теперь мы вспомним его вместе. Заметь, как подробно был описан тот день!
– Так подробно, что трудно поверить, что это писала не она. Она любила запоминать мелочи.
– На это и ставилась карта! И ты сразу же поддался на эту уловку. Ведь у моря были только вы? Не считая того привидения на паруснике.
Я кивнул.
– Следовательно, сомнений у тебя не могло возникнуть, что это писала она. Но преступник все же ошибся. Он не мог предположить, что мы сразу же двинемся на почту. И он уж никак не мог подумать, что удача свалится нам на голову в виде поющего артиста! Как знать, если бы мы пришли позднее, раскололи бы его. Ведь мы фактически действовали вслепую. А потом ты сразу вспомнил этого придурка в широкополой панаме и темных очках. Мы приблизились к главному – к портрету!
– А если бы мы не вычислили на картине человека в темных очках?
– Молодец, Тим! Ты уже потихоньку учишься соображать. За нами, действительно, следят. Очень умно, очень профессионально следят. Если бы мы не пошли на почту, твои шедевр остался бы, возможно, не тронутым. Но, видимо, только мы приближались к почте преступник тут же изменил направление и заглянул к тебе в гости. А теперь, Тим, ты должен сообразить, зачем он шел на такой риск, зачем зарисовал свою красивую физиономию? Ведь этим он навлек на себя еще большие подозрения. После этого мы наверняка уже знаем, что это он. Лихой бородач на паруснике. У нас уже есть его приметы. И мы даже знаем где его искать – в поселке. У моря, там где ты его запечатлел навеки.
– Увы, навеки.
– Ну, это детали, – Голова махнул рукой. – Пошевели извилинами, Тим. Зачем он шел на такой риск? Я наморщил лоб и пробубнил:
– Я думаю, долго шевелить извилинами не придется. Даже если их у меня вовсе нет.
Голова через стол потянулся ко мне. И его глаза лихорадочно заблестели.
– Описания артиста слишком уж обобщены. Темные очки, борода, шляпа…
– Ну, уже горячо.
– Пойми, Голова, я его тогда даже не рисовал. Я копировал.
Артист не мог словесно передать точность линий лица, мимики, ну, к примеру, форму ушей, форму пальцев рук, расстояние от переносицы до губ, да мало ли еще какие детали не мог передать артист!
– Учитывая, если ему снять очки, отклеить бороду, выбросить шляпу…
Я прикрыл от усталости глаза. Да, Голова оказался абсолютно прав.
– Скажи, ведь ты бы смог попробовать его нарисовать без этого грубого маскарадного костюма?
– Думаю, смог бы.
– Вот! – он стукнул кулаком по столу. – Мы пришли к главному, Тим! Он боялся этой картины! Он боялся, что мы воссоздадим его образ. И он уничтожил главную улику. Он оставил нас на борту совершенно пустого одинокого парусника!
– Но он, к тому же, еще и не дилетант в живописи, если сумел так быстро и ловко закрасить холст.
Голова развел руками.
– Возможно, Тим. И мы обязательно выясним. Как уже сейчас смогли выяснить не мало.
– Голова, – я поднял на него свой усталый взгляд, – но я не могу понять одного. Зачем? Зачем он послал это письмо? Тем более, если он преступник. Зачем? Зачем он ворошил прошлое, зачем будоражил мои воспоминания, чтобы я же напал на его след! Это же просто глупо…
Голова вздохнул. И скрестил перед собой руки.
– Меня этот вопрос занимает не меньше. И не только этот. И ответы на них, думаю, нам следует искать далеко не здесь.
– В поселке?
Голова утвердительно кивнул.
– И завтра же мы туда отправимся.
Я перевел взгляд за окно. И с тоской вглядывался в хмурое небо, покрытое сетью мелкого дождя. Голова положил руку на мою ладонь.
– Мы должны туда ехать, Тим. Как бы тебе тяжело не было. Мы должны докопаться до истины. Тебе ведь она нужна не меньше?
– Все в порядке, Голова, – и я уже улыбнулся.
– До завтра, Тим…
Круглый лунный шар в глуби черной ночи свисал над моим окном, Я вглядывался в его таинственный свет, уткнувшись лбом в оконное стекло. Было очень тихо, очень темно и очень грустно. И уснуть я не мог. Завтра мне предстоял трудный день. Завтра мне предстояло возвращение в прошлое, прошлое, которое было и оставалось единственным смыслом этой жизни, прошлое, которое уже никакими силами нельзя было вернуть. Я знал, что так и не усну этой лунной ночью. Слишком много событий обрушились на меня, слишком много вопросов и слишком много боли. Боли, которую я на время сумел заглушить. И которая сумела вновь прорваться в мое сознание. И уже с новой силой овладеть мной. Я чувствовал, что вот-вот привычным жестом окуну кисть в краски и уйду в свой придуманный мир, мир, заполненный лунной ночью, тишиной и беспросветным одиночеством. Я чувствовал, что уже подошло время. Время начать свою главную работу. Работу, которой Самойлов когда-то посвятил последние дни своей жизни Работу, которой живет каждый сочинитель. Работу, которой сегодня начну жить и я.
Я не ошибся в своем предчувствии. Я работал целую ночь. Целую ночь я провел там, в лунной ночи, рядом с удивительной девушкой, возле, моря. Мягкие волны касались ее ступней. И ее раскосый синий взгляд был возведен вверх, в ночное небо, словно ждал от него ответ. Ответ на простой вопрос: почему именно так, почему не иначе? Но небо молчало. Небо не умело отвечать на простые вопросы. И тонкие смуглые руки были протянуты вверх, к небу, словно просили о помощи. И половина лица была озарена лунным светом. Она была открыта всем. На вторую половину ее лица легла ночная тень. И даже я не мог знать, что скрывает ночь за этой половиной. Какая тайна души скрывается там, Марина. Я вновь стал тебя рисовать. Я вновь вернулся к морю. И, наверно, уже простил его…
Я знал, что начинаю писать по-другому. Это не была копия лица Марины, копия ее жестов, тела, копия ее мира, который я раньше воссоздавал. Я уже сам делал этот мир, сам придумывал его. Дополнял. Сам его возносил до небес и сам ронял безжалостно на землю. Я уже имел силы делать все, что хочу. Я освободился от условности, от логики, от запрограммированных штрихов. Я сегодня был Богом. Я сегодня имел силы править миром. Судить его и прощать его. И мир сегодня безропотно подчинялся мне. И мои мысли обгоняли движения моих рук. И мои руки подчинялись моим безудержным мыслям. И уже безропотно доверяли им…
Сегодня я начал главную работу. И во что бы то ни стало завершу ее. Какой бы ценой она мне не досталась. Ничто уже не могло поколебать моего решения. И мне стало от этого легче. Марина погибла. И только я был способен ее воскресить. Воскресить наши лунные ночи, наше лунное море, нашу лунную любовь. Марина. Я устало прикрыл глаза. Было уже совсем светло. Кисть выпала из моих рук. И я погрузился в сон, легкий, как море, яркий, как лунный шар в черной ночи… А передо мной сидела Марина, устремив раскосый синий взгляд в небо. И ее лицо было открыто целому миру. И ее лицо было скрыто от целого мира. И эту тайну, тайну ее переменчивого сердца я сегодня начал разгадывать. И обязательно разгадаю…
Я вскочил от резкого телефонного звонка. Встряхнул тяжелой головой и наконец догадался открыть дверь. На пороге сиял бодрый, свежий, выбритый и отутюженный Голова.
– Ну, как, выспался? – ехидно спросил он.
– Еще бы? А что по-твоему еще можно ночью делать одинокому человеку.
– Тогда едем. Нам предстоит трудный день.
Который раз я слышал эту фразу! Я аккуратно собрал вещи, собрал краски и кисти и захватил незаконченную работу.
– Зачем тебе это? – недовольно поморщился Голова. – У тебя на это не будет времени.
– На это время всегда найдется, Голова. Потому что это вне времени, – после бессонной ночи почему-то всегда легко коламбурилось.
Но Голова скептически посмотрел на меня. Мои крылатые фразы его не окрыляли.
Мне тяжело было смотреть на море, и уже простил его. Но горе меня не покидало. Спустя долгих, бесконечно долгих четырех лет я вновь очутился в этих местах. Местах, щедро подаривших мне счастье и безжалостно это счастье отнявших.