Голова восхищенно причмокивал языком, разглядывая здешнюю приморскую природу.
– Да, Тим. Здесь, наверно, даже я легко бы смог рисовать картины. Ну, или писать стихи, к примеру.
– У тебя, Голова, еще есть шанс. Так что попробуй!
– Хватит с нас одного художника. Который будет убивать время на мазню, вместо того, чтобы помогать своему лучшему другу ловить преступника, – Голова никак не мог успокоиться и по– прежнему недовольно косился на мой мольберт.
Мы остановились в доме Самойлова. В мертвом, одиноком доме. Где когда-то жили два замечательных человека. Но что их связывало, что загоняло под одну крышу – так и осталось тайной. И я в который раз пожалел, что так и не настоял узнать от Марины правду.
Мне было тяжело в этих стенах. Со всех сторон на меня давили воспоминания. И я не выдержал. Взял холст, краски и невзначай бросил Голове, ожидая бурю сопротивления.
– Я на море, Голова.
Но он почему-то не отговаривал меня. Не ворчал, что я иду убивать время. Он понял меня. И молча кивнул вслед.
И я вновь принялся за работу, работу на берегу моря. Я вновь писал лунную ночь, мягкие волны, касающиеся ступней Марины, ее смуглые руки, устремленные вверх. И она уже не позировала мне. Не сидела на мокром песке на коленках, не бросала на меня переменчивые взгляды. Ее уже не было рядом. И как ни странно, по памяти мне писалось гораздо легче. Наверно, потому, что память имела право на все.
Я не сразу услышал позади себя это частое тяжелое дыхание. И, наконец, услышав его, моя рука дрогнула. И я боялся пошелохнуться. Дыхание позади меня учащалось и я наконец решился повернуть голову.
Слон стоял позади меня, схватившись двумя огромными лапами за свою уродливую голову. Его глаза светились каким-то бешеным блеском. Его глаза впились в портрет. И пена выступала на его крупных губах. Наконец он что-то промычал, схватил меня за руку. Со всей силы ее сжал и стал указывать куда-то вдаль, в море.
– Слон! – выкрикнул я от боли. – Ты что, Слон!
Он мычал все громче и все отчаяннее. И потащил меня к морю. Я не мог вырваться из его цепких объятий. И ненароком заметил, что никогда не подозревал, что он так силен.
– Слон! – продолжал кричать я. – Ты что, Слон! Отпусти же меня! Куда ты меня тащишь, Слон!
Неожиданно кто-то резко сбил Слона с ног. Так неожиданно, что я не успел опомниться. Слон не удержался и расцепил свои лапы. И повалился на песок. И тут я заметил Голову.
– Фу-у-у, – облегченно я перевел дух. – Он совсем чокнулся.
Слон сидел на песке, продолжая показывать куда-то вдаль, в бесконечную морскую даль. Но его взгляд был совершенно пуст и совершенно бессмысленным.
– Он что-то хотел тебе сказать, Тим. Но, увы, мы так ничего и не узнаем.
– Боже! Если бы он умел говорить! Если бы у него было бы хоть чуточку разума! Возможно, мы бы давно уже все разгадали, – вздохнул я. – Ты знаешь, Голова, он, по-моему стал еще ненормальней после смерти Марины.
Слон сидел неподвижно на песке и бессильно плакал. Он ничего не мог рассказать.
Мы с трудом подняли его грузное тело с земли.
– Идем, Слон, – я похлопал его по небритой щеке. – Идем, дружище. Ты не волнуйся. Мы вое узнаем. Ты только не волнуйся.
Слон еле волочил ноги. Его взгляд совсем обезумел. Он что-то хихикал, потом тут же плакал. Пытался вырваться, спотыкался и падал на песок. Бился головой о наши руки. И мы вновь его тащили. Слон становился все более невменяемым.
– Я заброшу свои вещи, – я кивнул на незавершенную работу. – А ты, Голова, иди прямо по дороге. Я нагоню вас. Нужно его прямиком к доктору. Мы не справимся без доктора. Бедняга, – я кивнул на мечущегося Слона. – Его дела совсем плохи…
Доктор всплеснул руками, увидев на пороге нашу компанию.
– Тим, Бог мой, сколько лет прошло, Тим! Бесконечных лет!
– Док, ему совсем плохо, – я указал на обезумевшего Слона. С пеной у рта и бешеным взглядом.
– Да, да, я в курсе, – доктор спокойно взглянул на часы, – в это время у него чаще всего случаются приступы.
Доктор скрылся в соседней комнате. И через мгновение уже делал укол Слону. Тот еще немного пометался на диване. И вскоре успокоился. Его дыхание замедлилось, стало совсем не слышным и Слон сомкнул глаза.
Я вытер пот со лба. А Голова приблизился к Бережнову и протянул ему руку.
– Голованов. Друг Тима.
– Бережнов. Смею сказать, тоже друг Тима.
– У вас прекрасный тембр голоса, доктор.
Я о недоумением посмотрел на Голову. Что-то никогда не замечал за ним любовь к пению. А Голова невозмутимо продолжал:
– Вы случайно, док, не пели в хоре? Хорошо поставленный голос. Вы, должно быть пели басом.
– А вы проницательны, Голованов.
– Можно просто – Голова. Короче. И вернее.
Доктор рассмеялся ртом, полным зубов.
– Но я не менее проницателен, Голова, – он хитро сощурился. – Вы – сыщик.
Голова поднял руки вверх.
– Сдаюсь. Но как вы смогли угадать?
– Это совсем просто. Четыре года назад вы оказали честь посетить наше столь скромное местечко. Я, к сожалению, выезжал тогда на вызов в соседний поселок и не имел прекрасной возможности лично познакомиться о вами. Но описание вашей внешности со слов односельчан мне врезалось в память. Люди с такой головой, знаете ли не часто встречаются. Это, знаете ли, в некоторое роде феномен.
– Вы мне льстите, Бережнов.
– Вся деревня гудела после вашего отъезда. Не могли вначале понять причину, зачем вы приехали. А узнав ее, не поняли причину вашего отъезда. Вы всегда не доводите дела до конца?
– Как видите, не всегда. Иногда, спустя четыре года, я их начинаю заново.
Я с интересом наблюдал за их поединком. Они не понравились друг другу. И это было ясно, как ясный день. И я попытался перебить их чересчур вежливый диалог.
– Доктор, скажите, что со Слоном? Я так испугался.
– Тим, – улыбнулся мне док, словно только что заметил. – Я даже не успел выразить радости по поводу вашего появления. Ваш друг сумел перебить эту радость. Но я искренне рад, – он вплотную приблизился ко мне и пожал мою руку. – У нас есть что вспомнить, Тим. Я счастлив вновь встретить вас, Тим.
А я снова покосился на застывшего на диване Слона. Док перехватил мой взгляд. И вздохнул.
– Он так изменился после смерти Марины. Он окончательно потерял разум. Что ж. Его можно понять. На его глазах умирало все, что он так любил. Это не каждому дано выдержать, Тим, – и он внимательно на меня досмотрел.
– Я сумел выдержать, Бережнов. Хотя любил Марину не меньше.
– Вы – другое, Тим. Вы когда-то любили. Вы еще обязательно полюбите. Такие, как Слон, не понимают, что любить можно несколько раз. Для них это чудовищно. Они понимают любовь в единственном числе.
– Я тоже так понимаю, Бережной. И никак иначе, – невесело усмехнулся я.
– В таком случае вы – счастливец. Вы не способны на ошибки. Хотя… Хотя именно через ошибки чаще всего открывается правда.
– И все-таки у вас удивительный голос, док, – не выдержал Голова.
Доктор задумчиво на него посмотрел и промолчал в ответ. Потом снова улыбнулся своими крупными зубами и добавил:
– А вы, если не ошибаюсь, голодны с дороги?
– Не ошибаетесь, как всегда, Бережнов, – вздохнул Голова. А я только развел руками.
Как только доктор скрылся на кухне. Голова подскочил ко мне, блестя возбужденно глазами и зашептал.
– Тим! Я узнал его!
– Кого? – удивился я.
– Уж в чем-чем, а в этом я не ошибаюсь. Любой голос я узнаю из тысячи, Тим!
– Ты о чем, Голова? – по-прежнему недоумевал я.
– Это он! Он мне звонил тогда, в мой кабинет, когда утонула Марина. Это он! Он сообщил, что это не случайная смерть!
– Не может быть! – выкрикнул я. И вцепился в плечо Головы. – Прошло четыре года! Ты мог запросто ошибиться! Голова обиделся.
– Тим, вот ты бы смог защитить диссертацию на тему индивидуальность и голос?
Я беззащитно развел руками. Такой диссертации я бы в жизни не защитил.
Доктор появился в дверях с миской, полной маринованных соленых грибов.
– Удивительно грибное время! Такое количество грибов я помню разве что четыре года назад. А вкус! Вкус! Вы только попробуйте! Ни с чем не сравнимое блаженство! Вы знаете, самой лучшей выдумкой природы я бы признал грибы. Их так приятно собирать! Рассвет, влажная листва под ногами, шум сосен, шорох дождя…
– Но менее всего приятно ими отравиться, – невзначай буркнул Голова.
Наступило неловкое молчание.
– М-да, – наконец выдавил Бережнов. И снял свои круглые очки. Его глаза выглядели совсем беспомощными без них. – Самойлов был прекрасным грибником, вы правы. Он обожал грибы. Они, как ни парадоксально, его и убили.
– Возможно, и они, а, возможно, и с помощью их, – не унимался Голова.
– Как знать, – Бережнов как-то тяжело взглянул в глаза Голове. – Как знать, может вы и правы. Впрочем, вы правы и в другом. Действительно, это именно я вам позвонил тогда, четыре года назад, когда случилась трагедия с Мариной.
