– Какая красота, – выдохнул я.
– Не среди ли этой красоты тебя когда-то шарахнули по голове? – перебил мой восторженный возглас Голова, недовольно отряхиваясь от пыли, травы, колючек. – Да, путь к прекрасному, не так уж легок. Хотя немой, в отличие от нас, полных идиотов, легко сумел его преодолеть и ловко от нас улизнуть. Кто теперь посмеет утверждать что придурок он, а не мы?
Да, след немого мы потеряли. Но мы отлично поняли, несмотря на свею оплошность, что искать его надо не иначе как в усадьбе.
– Смотри! – Голова дернул меня за рукав. – Тим, смотри же! Свет!
Голова не ошибся. Слабый свет свечи пробивал одно из окон усадьбы.
– Ты слышишь, Тим? – Голова даже присел, словно от этого у него улучшался слух.
Я все прекрасно слышал. Печальная мелодия рояля. Оказывается не такая уж фантазия, же такой уж мираж, не такой уж миф. Хотя и не слышался звон фарфоровой посуды и шорох шелковых платьев, но печальная мелодия рояля и свет в окне оставались тем не менее фактом.
– Вперед, Тим!
И вновь по моей спине пробежал неприятный холодок. Все-таки за четыре года я не смог забыть боль внезапного удара.
– Ничего, Тим, – успокоил меня Голова, словно прочитав мысли. – Больнее уже не будет. К тому же, опыт у тебя есть.
Но мне было не до шуток. Я чувствовал, что в этой старой заброшенной усадьбе, где когда-то творил Самойлов, где пропала его талантливая картина, где он принял свою внезапную смерть, нас ждут далеко не с распростертыми объятиями.
Мы сняли обувь и на цыпочках, очень осторожно стали подниматься по полуразрушенной лестнице, на второй этаж, к комнате, где горела свеча и доносились звуки рояля.
– Голова, – зашептал взволнованно я, – я вспомнил, Голова! Доктор когда-то рассказывал мне, что в мастерской Самойлова был старый рояль, еще оставшийся от его предков. Это в его мастерской горит свет, Голова…
Голова слегка зажал ладонью мой рот.
– Тихо, Тим. Тихо. Мы сейчас все узнаем.
Лестница выдавала нас. Она скрипела под нами и мы изредка спотыкались об ее высокие выступы. Но нас спасали звуки рояля, заглушая наши шаги. И внезапно… Внезапно я услышал за своей спиной отчетливый скрип старой лестницы.
– Боже! Голова, ты слышал!
Он молча кивнул и приостановился. Скрип больше не повторялся. Но меня не покидало ощущение, что за нами идут по пятам. Но время на раздумье у нас не было. Мы вплотную приблизились к мастерской Самойлова. Дверь была приоткрыта и слабый свет пробивался из узкой щели. И мелодия были слышна настолько громко, что резала слух. И ноты ударялись об оглушительную тишину, о пустые мрачные стены и уплывали в глухую лунную ночь.
Голова первый заглянул в мастерскую. И его бледное лицо, освещенное слабым светом, стало совсем белым.
– Тим! Ты только взгляни, Тим! – как можно спокойнее попытался сказать он. Но его дрогнувшие губы выдавали волнение.
Несмотря на страх, сковывающий меня, любопытство взяло верх. И я последовал примеру Головы и заглянул в щель. Голова не ошибся. Это было невероятно. И я чувствовал, как мое лицо становится белым, как мел.
В полуосвещенной комнате сидел за роялем немой. Его руки ловко бегали по клавишам, рождая прекрасные гармоничные звуки. И он, в своих грязных рваных тряпках, лопоухий и большеносый, так напоминающий слона, казался чудовищем по сравнению с этим божественным инструментом.
– Ай да немой, – шепнул Голова. – Кажется, Тим, мы приближаемся к цели. Несчастный бедный Слон. Слон, который больше всех знал…
Я усмехнулся. Голова как всегда, прав. Слон больше всех знал. Потому что ему, юродивому немому, до конца не принадлежавшему земле, а принадлежащему какому-то другому неведомому миру, можно было доверить все тайны на свете. И я их ему доверял тоже. И свою любовь к Марине я ему так слепо доверил.
И вновь скрипнула где-то позади нас лестница. Мы напряженно прислушались к этим звукам. И одновременно затихла мелодия. И наступила оглушительная тишина. Ни музыки, ни скрипа лестницы. Мы боялись пошелохнуться. Но сквозь щель нам хорошо была видна мастерская Самойлова. И мы выжидали дальнейших событий.
Слон медленно встал. Его сутулость, его униженный скрюченный вид исчезнул мгновенно. Он был удивительно высок. Широкие плечи, очень осмысленный взгляд, несмотря на уродство лица. Он закурил, приблизился к полке с книгами, взял какую-то книжку и стал ее листать, внимательно вчитываясь в избранные строчки, наморщив свой большой лоб. С первого взгляда было видно, что это далеко не сумасшедший, а вполне умный интеллигентный человек. О его недоразвитости не могло быть и речи.
Мы с Головой, не сговариваясь посмотрели друг на друга. И Голова мне молча кивнул. Нам нужно было сейчас же, немедленно взять Слона, пока он не успел улизнуть, пока он не успел вновь перевоплотиться.
– А ты замечательный артист, Слон! – громко выкрикнул Голова. И его звонкий голос отозвался раскатистым эхом по всей усадьбе. Его звонкий голос зазвучал так внезапно среди мертвой тишины, что Слон выронил книгу. И резко обернулся. И встретился с нами взглядом. Остальное произошло настолько стремительно, что я не успел даже опомниться. Мгновенно потухла свеча. И раздался приглушенный выстрел. Голова вскрикнул. А кто-то неожиданно, позади меня, повалил меня на пол. И вторая пуля просвистела мимо меня. И послышался топот убегающих ног. Я резко вскочил на ноги и уже собирался бежать вдогонку, как услышал стон.
– Голова! Это ты? Он тебя ранил, Голова?
Кромешная темнота мешала мне что-либо увидеть. И я наощупь нашел свечу. Мои руки дрожали и я долго не мог ее зажечь. Наконец свет вспыхнул. И я увидел лежащего на полу Голову. Его плечо было ранено и кровь уже просочилась через рубашку.
– Тим, – прошептал он потрескавшимися губами, машинально пытаясь ладонью задержать кровь.
– Голова, милый мой славный дружище, – бормотал я в ответ. – Я все сейчас сделаю, Голова.
Времени на раздумье у меня не было. Я одним движением содрал занавеску с окна и со всей силы разорвал ее на части. И стал быстро перевязывать рану. Но кровь остановить было невозможно. Голова на глазах терял силы. И тащить его в поселок становилось невозможным.
– Мы упустим его, Тим, – прошептал Голова.
– Не волнуйся, Голова, – успокаивал я его. – Мы его обязательно найдем, не волнуйся. Ты главное – потерпи. А я побегу за доком. Я мигом, Голова. Ты только, пожалуйста, потерпи.
Выхода другого не было. И я, уже не чувствуя ожогов крапивы, укусов колючек, спотыкаясь и падая, мчался за Бережновым. Я и не подозревал, что так быстро умею бегать. У меня открылось второе дыхание. И мои ноги, легкие, удивительно быстрые, мигом принесли меня к доктору.
Вскоре мы уже неслись на машине с доком и раненым Головой в поселок…
– Голове вашему повезло, – блеснул очками док, – и все же его необходимо госпитализировать в город.
– Так уж необходимо, Бережнов?
– Если не хотите дальнейших осложнений, – ответил Бережнов. – Если не желаете остаться инвалидом. И сразу же обратился ко мне. – Неужели вы понятия не имеете, кто стрелял? – и он пристально на меня посмотрел.
– Увы, Бережнов. В усадьбе было совсем темно.
Бережнов усмехнулся. Он не поверил.
– Я не буду спрашивать, что загнало вас на эти развалины в столь поздний час. Вы все равно не ответите.
Мы промолчали. Мы не ответили.
Уже светало, когда подъехала к дому машина. Мы помогли Голове добраться до нее.
– Погоди, Тим, – Голова взял меня за руку. И прошептал.
– Тим, мы должны его разыскать. Возможно, он уже далеко. Тебе одному не справиться. Я пришлю помощь. А ты постарайся все-таки выяснить, кто был еще в усадьбе, кто тебя спас от выстрела. Мы должны разыскать немого. До скорого, Тим, – и он слабо пожал мою руку.
Но мы так и не простились. Потому что услышали громкие крики.
– Доктор, доктор! – к нам навстречу бежали люди.
– Что там еще произошло? – взволнованно пробормотал док.
– Доктор! Беда! Немой! Он утонул! Его тело выбросило море, док!
– Бедный немой! Неужели уже ничего нельзя сделать, доктор? Доктор дрожащей рукой вытер со лба капли пота.
– Ничего не понимаю, – прошептал он.
Мы тоже ничего абсолютно не понимали. Мы тупо уставились на взволнованных, размахивающих руками, крестьян. И некоторое время пребывали в полном оцепенении. Но док не позволил нам долго раздумывать.
– Поехали! – махнул он рукой водителю.
Машина сорвалась с места. И мы уже мчались в сторону моря.
… Немой лежал на песке, раскинув свои огромные руки. Он был в той же потрепанной дырявой одежде. И его лицо исказил ужас, отчаяние, боль. Мне стало его искренне жаль.
– Ничего не понимаю, – пробурчал Голова. И нахмурился. – А ты что-нибудь соображаешь, Тим?
Я ничего не соображал. Это было выше моих сил.
– Теперь уже в жизни не докажешь, что он был вполне нормален, – продолжал Голова. – Не только нормален, но и умен. Никто в жизни этому не поверит.
