придвинувшись к главному врачу, словно к близкому другу, с тем отличием, что сидел он к этому другу – спиной:
– Вы прислали много вопросов, но главный врач отказывается отвечать…
Прислужков остро ощутил, что превращается в задник для телепрограммы, и попытался вклиниться в этот монолог, выдавая осколки фраз, будто в его голове невидимая рука, подававшая слова на язык, внезапно стала хватать все без разбора, а потом резко выстрелил с дребезжанием в голосе:
– Такого наглого журналиста я еще не видел!
– В этом смысле есть журналисты куда лучше меня, – заверил Алик.
– Так, все, мы окончили разговор, – Прислужков закрутился в кресле, словно капля воды на раскаленной сковороде. Его голос потерял всякую уверенность.
– Нет, не окончили, – отбил Алик.
– Я прошу оставить меня, или я вызываю милицию, – с расстановкой, все чаще проглатывая комки, произнес Прислужков под регулярное аликовое «так».
– Милицию? Это было бы неплохо, – с улыбкой сказал Алик и повернулся к объективу. – Сейчас мы узнаем, как СМИ будут выводить из кабинета главного врача, чиновника, между прочим, обязанного отчитываться перед горожанами, но который отказывается участвовать в прямом эфире…
Во время этого монолога Прислужков нервно поглядывал на Алика и продолжал безудержно глотать. В его голове шли невообразимые процессы, напоминавшие уже вулканические. Он не любил публичности, он всегда любил по-тихому, и Хамовский обещал ему спокойную жизнь. Но тут… тут он выпалил первое, что пришло в голову:
– Ну, во-первых, вы меня не предупредили о проведении передачи, вы не прислали мне никакой информации…
В первое мгновенье Алик растерялся, потому что он даже и не предполагал, что можно в момент официальной фиксации произносимого откровенно врать о тех вещах, которые доказать проще простого. Но это было лишь секундное замешательство, на слове «передачи», которое уже без улыбки слетало с губ Прислужкова, он опять повернулся к камере и обратился к телезрителям:
– Сегодня в прямом эфире мы покажем и приглашение на прямой эфир, и официальный отказ главного врача от участия в прямом эфире.
И, забегая немного вперед, Алик исполнил это обещание, причем, назвав главного врача прямо в программе вруном.
– Показывайте все, что хотите, показывайте все, что хотите, – обреченно произнес Прислужков, но вдруг встрепенулся, состроил хищную физиономию так, что румянец на щеках проступил тонкими красными буковками: «Что ты рыпаешься? Мы тебя уделаем» – и продолжил:
– Я хочу сказать в эфир, что все претензии со стороны этого господина связаны с тем, что его жена нанесла вред больнице в размере 27 тысяч рублей. Это личная месть и
более ничего.
Это была правда, правда, не имевшая никакого отношения к делу и какой-либо мести. Марина действительно сваляла дурака в числе многих других врачей и даже заведующих отделениями городской больницы. Однако, пока эта правда была абсолютной неправдой, поскольку расследование еще велось, а дело даже не добралось до суда.
– Это вранье, – рассмеялся Алик над подлой правдой и обратился к телезрителям. – Вы же сами понимаете.
– Я могу предоставить документы, – совсем сошел с ума Прислужков в разглашении персональных данных.
– Прямо сейчас, – поддержала Лебледь.
– Сколько всего человек нанесли подобный ущерб? – спросил Алик, чтобы напомнить, что он знает, что Марина – одна из нескольких десятков сотрудников больницы, пойманных на мошенничестве.
– А остальные… это уже не ваше дело, – отмахнулся Прислужков. – Пожалуйста, показывайте это в эфире. Все.
Его руки разлетелись в стороны, как у судьи при окончании боксерского поединка, язык выскочил, окропляя слюной высохшие губы. Тут посреди этой сцены в кабинет главного врача вошел Кротындра, тот самый Кротындра, что защищал больницу во всех судах. Прислужков растерянно взглянул на него, на его белый свитер с узором, похожим на красный медицинский крест, и в глазах его вспыхнула надежда.
– Выйдите и прекратите съемку, – приказал Кротындра.
– Зачем нам выходить, мы работаем, – напомнил Алик.
– Все до свидания, – по-хамски распорядился Кротындра.
Он по-бандитски наложил свою ладонь на объектив, развернул его в сторону коридора, и вытолкнул Тимофея из кабинета.
– Снимай, снимай, – крикнул Алик.
Но Тимофей испуганно нажал на «стоп» и, только увидев, что Кротындра и Прислужков уже и Алика выталкивают из кабинета, он снова принялся снимать.
Алик уперся обеими руками в косяки, стараясь остаться в кабинете, и на его лице завитала улыбка, подчеркивавшая понимание трагикомизма ситуации. Он стоял, как пограничники на Даманском полуострове, спиной к врагу. Позади его больно щипали за нежные места рук и постукивали.
Сцена могла затянуться, но тут, стоявший в приемной заместитель главного врача Крим, бывший детский врач, внезапно подскочил к Тимофею и, схватив за выступавший, словно обрубок ветки, микрофон, дернул полумиллионную видеокамеру вниз, так что в кадре оказались только ноги.
С возгласом: «Иди отсюда!» – Алик отцепился от косяка, получив дополнительное ускорение от Прислужкова и Кротындры, бросился на Крима и толкнул его в плечо.
Мягкий диван принял на себя тело бывшего детского врача, но Крим тут же подскочил и, приняв боксерскую стойку, сзади по-женски, словно бы сковородкой, ударил Алика в затылок.
– Ничего себе, – раздался чей-то вскрик.
– Вы свидетель, – вскричал Кротындра.
– Тихо, тихо, – запричитала Лебледь.
– Удар снял? – спросил Алик.
Но Тимофей в растерянности снимал пол и ноги. Услышав призыв Алика, он начал поднимать камеру, но Крим опять бросился на него и схватился за микрофон.
– Камера много тысяч стоит, – уныло и испуганно произнес Тимофей.
– А я сейчас и тебя ударю, – заверил Крим.
– Уберите, уберите руки, – опасаясь за камеру, проговорил Алик Криму, но тот ничего не понимал.
– Без проблем ударю, – повторил он.
– Владимир Бабесович, – окликнул Кротындра, осознав опасность.
– Я свою работу делаю, – ответил тот. – На меня напали сзади. Я упал аж сюда.
Крим показал на диван и вдруг, словно бы схватившись внутренним цементом, он растопырил руки и принялся покачиваться из стороны в сторону.
Умственное расстройство Крима было его проклятием. Он иногда покидал действительность.
– Я просто делал свою работу, – невпопад отозвался он, продолжая покачиваться, как Ванька-встанька.
Оживленно жестикулировал только Прислужков.
– Здесь куча свидетелей, что вы напали на нашего сотрудника, – он уже вслух продумывал защиту, устремив ладонь с зажатой в ней ручкой по направлению к груди излучавшего праведность Крима, как обычно это делает преподаватель анатомии по отношению к скелету.
Алик внезапно уловил, что главный врач похож на старую ощипанную цаплю, но эта цапля нападала с задиристостью его домашнего попугая.
– Ваш сотрудник ударил меня, – ответил Алик.
– Никакого удара не было, – уверенно и привычно соврал главный врач, а Крим, отрицающее качая головой, осторожно отошел за спину Прислужкова.
– Он нанес мне удар, – по инерции повторил Алик, уже понимая, что в этом медицинском обществе
