горела желанием вступить в конфронтацию, которая могла бы произойти, если бы ей пришлось эвакуировать их силой. Начал вырисовываться компромисс, на который правительство в конце концов согласилось. Группа поселенцев из 30 семей будет размещена в соседнем армейском лагере Каддум, и армия обеспечит их работой.
Начало заселения Самарии стало прорывом для Gush Emunim. «Кто-то назвал бы это ходом истории. Верующие назовут это осуществлением воли Божественного Промысла»[215], – писал Гершон Шафат, ведущий исполнитель этой драмы. Что касается правительства, его авторитет серьезно пошатнулся. В ходе дискуссий, которые в итоге привели к компромиссу с Gush Emunim, всплыли воспоминания об Altalena и необходимости проявления воли правительства. Но Рабин не был Бен-Гурионом, и его правительство, опиравшееся на незначительное большинство в Кнессете и разделенное между сторонниками Рабина и Переса, не осмелилось предпринять действия, которые могли бы привести к кровопролитию среди евреев, осуществленному другими евреями. В разгар кризиса представители еврейских общин из других частей мира собрались в Иерусалиме, чтобы выразить свою солидарность с Израилем после принятия резолюции ООН, приравнявшей сионизм к расизму. Рабин по вполне понятным причинам не хотел показывать им сцену применения силы ЦАХАЛом против евреев. Победа Gush Emunim в Себастии доказала, что небольшое, но решительное меньшинство, готовое балансировать на грани ожесточенной конфронтации, может навязать свою волю колеблющемуся правительству.
У правительства Рабина было немного хороших дней. В рамках временного соглашения с Египтом Рабин приобрел ряд экономических выгод, а также передовое вооружение в больших объемах, которое Соединенные Штаты согласились поставить сверх того, что Израиль получил раньше. Но война обошлась Израилю в 8 миллиардов долларов – огромная сумма, которая серьезно истощила валютные резервы страны и привела к огромному дефициту платежного баланса. Кроме того, рост цен на нефть и последовавший за этим глобальный экономический кризис легли тяжелым бременем на экономику Израиля. Правительству пришлось сократить свои расходы и понизить уровень жизни в стране. Десятки тысяч рабочих потеряли работу. В первый год работы правительства Рабина годовая инфляция превысила 50 %. Чтобы обуздать инфляцию и улучшить платежный баланс, лира была существенно девальвирована. В конце 1975 года обменный курс составлял 9 лир за доллар по сравнению с 4,2 лиры за доллар до введения чрезвычайной экономической программы. Инфляция начала снижаться, но по-прежнему составляла более 30 % в год.
Но в то время как экономика демонстрировала признаки восстановления и рос валовой национальный продукт, снижение уровня жизни и высокий уровень безработицы вкупе с продолжающейся инфляцией никак не могли повысить рейтинг доверия правительству. Эксперты-экономисты утверждали, что эти меры жизненно важны для восстановления экономики, но общественность отказывалась принять это. По стране прокатились демонстрации «Черных пантер» и других протестных организаций. Рабочие, которых призвали затянуть пояса, ответили на это серией забастовок, ударивших по экономике и помешавших осуществлению некоторых правительственных реформ. В среднесрочной и долгосрочной перспективе реформы в области налогообложения, субсидий, заработной платы, экспортного стимулирования и девальвации принесли пользу экономике. Но в краткосрочной перспективе они вызвали общественную враждебность.
В стране царила атмосфера уныния и недовольства – пережитки национальной травмы войны. Израильтяне не забыли и не простили «Аводе» mehdal. Конфликты между левыми и правыми обострились, когда «территориальный компромисс» и «ни одной пяди» заняли постоянное место в заголовках газет, хотя ни один арабский лидер не проявил себя готовым на территориальные компромиссы. Опасения по поводу возросшего авторитета ООП на международной арене и утраты легитимности сионизма также имели место. Кроме того, правительство Рабина пострадало в результате нескольких серьезных случаев коррупции с участием деятелей, связанных с «Аводой». Эти дела еще больше подорвали репутацию правительства. Появилось ощущение утраты верного направления. В 1975 году Йонатан Геффен выразил это чувство в популярной песне «Yakhol Lihyot Shezeh Nigmar» («Возможно, все закончилось»):
Говорят, здесь было здорово до моего рождения,
И все было просто замечательно, пока я не приехал.
Он перечисляет ряд сионистских символов мандатного периода, таких как маленький Тель-Авив и песчаные дюны, болота и комары, цитирует строки из старых сионистских песен, таких как «For This Is Our Land», и противопоставляет ностальгию по прошлому и нынешнюю действительность:
Говорят, здесь все было чудесно, словно во сне,
Но когда я пришел посмотреть, то ничего не нашел.
Возможно, все кончено.
В 1968 году, когда «Авода» сформировалась как союз Ahdut Haʻavoda, Rafi и Mapai, две бывшие фракции, покинувшие партию ранее, как будто бы «вернулись домой». Но на самом деле фракции партии были усилены за счет старого состава Mapai. Упадок Mapai начался с «дела Лавона», когда ветераны партии ожесточенно сражались друг с другом, а Бен-Гурион и Пинхас Лавон вели борьбу – готовились, как персонаж новеллы Генриха фон Клейста Михаэль Кольхаас, уничтожить партию во имя справедливости. Mapai, бывшая ядром каждого политического союза, постепенно угасла, уступив арену двум своим крыльям, которые были озабочены главным образом соперничеством друг с другом. Политическая умеренность и обостренное чувство реальности, характерные для традиционной Mapai, вместе с безоговорочной приверженностью интересам общества, как их понимали лидеры партии, завоевали доверие широких слоев израильской общественности, считавших ее сбалансированной ответственной силой, могущей направить Израиль в безопасную гавань. Но теперь общественность почувствовала, что партия утратила свои позиции, ее руководство сделалось слабым и разобщенным, неспособным вывести страну из кризиса.
В реальности 1970-х годов с появлением нового среднего класса, состоявшего из людей свободных профессий, бизнесменов и различных подрядчиков, явно ориентированных на капитализм, старые социалистические лозунги звучали бессмысленно. Попытки правительства Рабина установить социальные нормы, способствующие точной отчетности по подоходному налогу, и бороться с тем, что было известно как «теневая экономика», ударили по среднему классу и не вызвали симпатий к правительству. Политика благосостояния Израиля проводилась для предотвращения значительного социально-экономического разрыва в израильском обществе, которое до начала 1970-х годов поддерживало (по сравнению с западными странами) высокий уровень равенства. Теперь прозвучали аргументы в пользу свободной рыночной экономики и уменьшения участия государства. Интеллектуалы и бизнесмены требовали, чтобы социалистический этос был заменен западным либеральным духом, подчеркивающим права и свободы индивидуума, а не коллектива. Было ощущение, что «Авода» исчерпала себя и пришло время смены правительства.
Коррупционные скандалы, потрясшие страну в те годы, также подорвали доверие к правительству. Стандарты, требуемые от правительства, изменились; то, что считалось приемлемым в первые годы, например использование государственных ресурсов для развития экономики Histadrut, теперь отвергалось, и Израиль усвоил общепринятые правительственные нормы западных стран. Дела о коррупции выявили существование старых норм, но также подчеркнули прозрачность новых норм, которых теперь ожидали от правительства. Телевизионные передачи сосредоточились
