инструментом для разоблачения недостатков и слабостей правительства и своей содержательной и даже злобной сатирой способствовало подрыву имиджа HaAvoda как партии власти. На выборах 1977 года левые избиратели отдали в основном предпочтение партии Dash, которая получила 15 мест и стала третьей по силе партией. Результаты голосования свидетельствовали о разочаровании рабочих-избирателей, но не выражали существенного изменения в их политическом мировоззрении – безоговорочном непринятии позиции Бегина по Великому Израилю.
Первый срок Бегина и Кэмп-Дэвидские соглашения
Бегин привнес во власть авторитарный стиль, неизвестный в Израиле со времен Бен-Гуриона. После слабости предыдущего правительства такая манера казалась глотком свежего воздуха, вселяла уверенность и возвращала ощущение, что капитан действительно твердо управляет кораблем. Бегин был человеком противоположностей, им восхищались и презирали. Он был способен на широкие жесты, но также был и мелочным. Юрист по профессии, он неукоснительно уважал суды и верховенство права. Но он также был крайне юридически въедлив и способен предаваться бесконечной полемике. Он был человеком чести, хвалился, что всегда держит свои обещания, но на самом деле не стеснялся их нарушать, когда считал это необходимым. Он поклялся, что ни один араб не будет лишен своей земли в связи с поселением евреев на оккупированных территориях, и свое обещание сдержал. В то же время он посетил поселенцев в Элон-Море и заявил: «Таких, как Элон-Море, будет гораздо больше». Всегда осознавая важность символов, Бегин настаивал на том, чтобы официальные публикации не называли Западный берег «оккупированными» или «удерживаемыми Израилем» территориями. Вместо этого им использовались библейские имена, которые с незапамятных времен подчеркивали связь евреев с этими территориями: Иудея и Самария.
В сформированную Бегином коалицию вошли НРП (получившая двенадцать мест) и Agudat Yisrael. DASH присоединился позже. Впервые с 1952 года ультраортодоксальная партия вошла в коалицию. В отличие от наследия движения Жаботинского, которое было, в сущности, светским, Бегин соблюдал иудейскую традицию. Даже когда не чтил заповеди, он придерживался стиля, выражавшего сочувствие и уважение к традициям. Его речи были приправлены выражением «с помощью Всевышнего» и стихами из молитвенника; голова всегда была покрыта – в случаях, когда это было необходимо и когда не было. Когда ультраортодоксы потребовали, чтобы El Al не летал в субботу, он мгновенно согласился с этой просьбой как само собой разумеющейся. Он увеличил ассигнования на иешивы, что привело к росту числа безработных студентов иешив до масштабов, ранее неслыханных в истории Израиля. Он также отменил ограничение на количество студентов иешив, освобожденных от воинской службы (которое Бен-Гурион установил в 400 человек, а Даян увеличил до 1500); с тех пор их число увеличилось до десятков тысяч.
Бегин был осведомлен о Холокосте гораздо лучше, чем любой предыдущий премьер-министр. Как человек, который покинул Польшу с началом Второй мировой войны и чья семья там погибла, он всеми фибрами души ощущал судьбу еврейского народа под властью нацистов. Как премьер-министр, приверженный интересам страны, он отказался от жесткой позиции по отношению к Германии – одной из европейских стран, наиболее дружественных Израилю, – но образы, сформировавшие его психику, были связаны с еврейской травмой Второй мировой войны. После выборов, когда он встретился с американскими еврейскими лидерами – в основном либералами, обеспокоенными его националистической воинственностью, – он покорил их своим идишкайтом[220], глубокой связью с еврейским прошлым, идишем, который иногда использовал, и глубокой самоидентификацией с еврейским народом (диаспоры). Он говорил не об «израильтянах», а о «евреях». Подвергаясь критике со стороны международного сообщества по поводу бомбардировки Израилем Бейрута во время ливанской войны 1982 года, он вспоминал образы Холокоста. Когда средства массовой информации опубликовали изображение раненой палестинской девушки, он положил на свой стол хорошо известную фотографию еврейского ребенка в Варшаве, стоящего с поднятыми руками перед вооруженными немецкими солдатами в сапогах. Он сравнивал Арафата с новым Гитлером, замышлявшим уничтожение еврейского народа. Во время своих решающих встреч с президентом Картером он использовал глубоко пафосные ораторские приемы, вызывая воспоминания о своей потерянной семье, которые заставляли присутствовавших погрузиться в глубокую тишину.
Некоторые рассматривали такое поведение как преувеличенную театральность, обесценивание Холокоста, подрывающее его уникальность и моральную силу. Но другие считали это необычайным умением убеждать, поставившим противников Бегина на место. Популярный лозунг 1980-х годов «Весь мир против нас» стал реакцией на одностороннюю необузданную критику Израиля со стороны мировых средств массовой информации во время первой ливанской войны, критику, приправленную подлинным антисемитизмом. Но на это также повлиял стиль руководства Бегина, который сделал Израиль и еврейский народ постоянными объектами несправедливых суждений со стороны народов мира, решительно пытавшихся нанести ущерб Израилю. То был возврат к традиционному еврейскому образу мышления в духе: «Это данный (Всевышним) закон; известно, что Исав ненавидит Иакова»[221].
Приход Бегина к власти ознаменовал собой нечто большее, чем просто смену правительства. Он символизировал выход на сцену новых классов, другой культуры, другого исторического нарратива. Бегин затронул чувствительную точку у всех, кто считал израильское рабочее движение заносчивым, чуждым и инородным, у всех, для кого идентичность рабочего движения не соответствовала их собственной. Иммигранты 1950-х и 1960-х годов, особенно выходцы из Северной Африки, принесли с собой тяжкий груз неблагоприятных условий, ставший еще более обременительным из-за их трудностей с абсорбцией в маабарот и в городах развития, поскольку от них требовалось быстро принять современную светскую западную культуру. Одним из компонентов этого сдвига был распад патриархальной семьи, повлекший за собой снижение статуса и потерю уважения к старейшине. Для этих иммигрантов Бегин, аутсайдер израильской политики, представлялся человеком, которому удалось переломить ситуацию. Он носил костюм, вежливо говорил и требовал от других вежливого поведения – общепринятая практика в элитных кругах общин мизрахи. Его авторитарность заменила подорванный авторитет старейшины. Его ораторские способности не имели себе равных, а готовность противостоять всему миру импонировала им. Но что еще больше привлекало в его речах, так это яростные атаки на Альянс – источник всех их невзгод, – он обвинял его во всех реальных и воображаемых унижениях, которым те подвергались. Многие евреи-мизрахи с энтузиазмом восприняли демонизацию Альянса Бегином; он выражал словесно присущее им чувство дискриминации. Его использование религиозных идиом и уважение к религии соответствовали их системе ценностей, резко контрастировавшей с дерзким секуляризмом сабров. Приверженность Бегина иудейским традициям и склонность подчеркивать семейные традиции обеспечивали его словам отклик в среде евреев мизрахи, большинство из которых сохранило в своих сердцах привязанность к семейным традициям.
Бегин решительно поставил Холокост в центр израильского дискурса. Некоторые выжившие в Холокосте воспользовались этим как возможностью потребовать законного места в национальной истории, признания вклада в создание государства и
