Перестреляв находившуюся внизу охрану, роботы, ловко цепляясь гусеницами за ступени, поднялись в зал. Планомерно разъезжая в проходах, закатываясь в глубину рядов, они перестреляли всех находившихся в зале: заложников, актеров, женщин в масках, террористов с автоматами, лежавшего без чувств Арби-Яковенко, тихо пузырящегося Крокодилова. В стеклодува из Гусь-Хрустального роботы выпустили по две пули, как было заложено в их программах. Дама, висящая, подобно воздушному шарику, под потолком, тоже получила пулю и была вынуждена опуститься.
В зале раздавалось легкое чмоканье уходивших в головы пуль, деловитое жужжание машин, мелькали лучи подсветки и слышались странные, после каждого попадания, вскрики: «Ой-ля-ля!» Этими звуками забавы ради наделил изобретатель бездушные механизмы.
Выполнив работу, пересчитав истребленных людей, передав по каналам связи о завершении операции, роботы гуськом потянулись к выходу. Один из них задержался, подъехал к Арби-Яковенко и вложил в его мертвую руку бутылку корейской водки, настоянной на женьшене.
По аппарели все механизмы поднялись в фургон, где на них опускался мощный гидравлический пресс, сплющивал, превращая в брикет. Прямым ходом от Дворца фургон направился к заводу «Серп и Молот», где брикеты поместили в мартен, и они растаяли в белой жидкой стали. Из всех, кто наполнял Дворец, уцелела лишь морская свинка. Она выбежала наружу, пыталась прорвать оцепление. Но ее изловили, разминировали и отдали работникам прокуратуры, которые завели уголовное дело по статье «Терроризм». В дальнейшем она будет проходить по делу как обвиняемая, даст показания, от которых тут же откажется на процессе.
Модельер приказал готовить торжественный ужин в Кремле в честь блистательной победы. Оставив Счастливчика в расстроенных чувствах, велел балалаечникам, игрокам на сопелях и дудках, скоморохам с трещотками, девицам с бубнами развлекать Президента, возвращая ему бодрость и жизнелюбие. Сам же отправился за Кольцевую дорогу, в гигантский крематорий, чтобы лично наблюдать сожжение жертв «Голден Мейер».
Его не интересовали ни тела террористов, ни бездыханный труп Арби-Яковенко, ни охваченное пеной, как Афродита, тело Крокодилова. Он был равнодушен к многочисленным умерщвленным заложникам, которых прямо в целлофановых чехлах заталкивали в печи, где они начинали слабо чадить, окутывались голубоватым газовым пламенем, остался равнодушен к стеклодуву Тихону и к мертвому коллективу ученых-синтезаторов.
Его интересовали артисты балета, главным образом те, что изображали лимоновцев, особенно танцор, игравший Лимонова. Поэтому он дождался, когда в печь на роликах въедут тела артиста-Лимонова и его крохотной нежной возлюбленной, стоял перед кварцевым жароупорным глазком, наблюдая, как горелки ощетинились кинжальным пламенем, как сгорают целлофановые оболочки и два недвижных тела окутываются прозрачным золотистым заревом. Под воздействием жара оба тела медленно поднялись, встали в рост, разошлись в разные стороны огнедышащей печи, приподнявшись на пуанты, протянули друг к другу горящие руки, о чем-то умоляли, уверяли, клялись. Из их горящей груди, словно угли, выпадали раскаленные красные сердца. Изо лбов вытекали белые капельки расплавленного свинца.
Модельер с удовлетворением наблюдал их любовный посмертный танец, радовался, что революция, даже представленная в авангардном балете, подавлена и испепелена, никогда не вырвется на площади и проспекты Москвы.
Плужников появился у «Голден Мейер», когда ко входу подъезжало множество карет скорой помощи, ревели сирены, разбрызгивали жестокий фиолетовый свет мигалки. Из Дворца выносили тела и складывали у входа ровными бесконечными рядами, клали рядом с каждым полупрозрачный мешок, заключали труп в желтоватую целлофановую оболочку, и человек казался уродливым зародышем, помещенным в огромную вытянутую икринку.
Плужников шел вдоль страшных рядов, осматривал мертвых мужчин и женщин. У всех были одинаковые смеющиеся лица и маленькая алая лунка во лбу. Плужников искал Аню и не находил, наклоняясь над очередным мертвецом, страшился узнать свою любимую.
Кто-то коснулся его плеча. Плужников испугался, что это охранник хочет его прогнать. Перед ним стоял Ангел с бело-розовыми, длинными, до самой земли крыльями, на одном из которых была голубая шелковая перевязь.
– Не ищи, здесь ее нет… Она ждет тебя в Раю на санях… Там она тебя примет и родит тебе сына… Она живая взята на небо и поселилась в Русском Раю…
– Хочу к ней… Отведи меня к ней поскорее…
– Не сейчас, – ответил Ангел. – Тебе еще предстоит побыть на земле, чтобы исполнить последнее поручение Господа…
Так сказал Ангел и исчез. А Плужников пошел прочь по холодной липкой улице, на которой трепетали зловещие фиолетовые отсветы, словно выброшенные из моря рыбины.
Ночью, в Архангельском соборе Кремля, среди пылающих свечей и возжженных лампад, прямо на белокаменных надгробиях великих князей Московских, были расставлены блюда с яствами: жареные поросята, копченые осетры, запеченные лебеди, нанизанные на шомпола куропатки, горячие, в румяной корочке, соловьи; блюда с парными розовыми креветками, фарфоровые супницы с бульоном из мидий, роскошный, гранатового цвета, распаренный осьминог, жуки-плавунцы в меду, саранча в жидком сахаре, божьи коровки в нектаре; флаконы с настойками на корнях, цветах, грибах, древесных почках и шишках; вина всех стран и народов, урожаев года разорения Трои и сокрушения Вавилонской башни.
Счастливчик и Модельер праздновали победу, поднимали кубки, без устали опустошали бокалы, опрокидывали рюмки и лафитники, а иногда, в приливе чувств, пили прямо из горла французской бутыли или тяжелого флакона. Свечи и лампады озаряли вырезанные на плитах имена властителей земли Московской, потомков славного Рюрика.
– В твоем лице мы возрождаем династию Рюриковичей. – Модельер вел пальцем в каменной прорези надгробия, словно писал на нем имя великого князя Василия Третьего. – Романовы не оправдали себя, и мы снова воскрешаем мужественный варяжский род… За тебя, Государь!.. За тебя, славный потомок викингов!..
– Я счастлив! – воодушевленно отвечал Счастливчик, уже опьянев от дивных напитков, отрывая у осьминога пупырчатое щупальце и засовывая себе в рот. – Больше нет отвратительного, унижающего меня прошлого! Нет ужасной Тайны, которая канула вместе со свидетелями!.. Мое прошлое – это священная Древняя Русь, челны с расцвеченными щитами плывут по Волхову, у стен Великого Новгорода твердой стопой, гремя кольчугой, выходит мой пращур Рюрик… Поверишь, я чувствую в себе его кровь!..
– Ты выдержал великое испытание… Позволил свершиться сакральной жертве и стал Рюриковичем… Ничто не отделяет тебя от венчания на Царство, которым через несколько дней мы поразим весь мир!
– Ты всегда прав, мой друг и брат… Я не могу без тебя… Мы вместе пойдем к вершине нашей славы…
Он подошел к Модельеру, обнял его, и они закружились по храму в страстном танго, глядя, как колеблются золотые свечи, у фазана радужно пылает хвост, на остром носу осетра блестит драгоценная капелька жира.
Обнявшись, они легко оттолкнулись от пола, вынеслись сквозь оконный проем, взмыли над ночной Москвой. Она казалась жемчужной вышивкой на черном бархате, где искусной швеей золотыми нитками и речным северным жемчугом было вышито лицо Счастливчика. Москва сверкнула малой искрой и исчезла. Они неслись в мироздании, обнявшись, описывая огромные дуги, взлетая все выше и выше, плавно перевертываясь вниз головой, верша небывалый космический танец.
Мимо них проносились кометы и метеоры. Пылали лучами огромные, похожие на подсолнухи светила. Раскрывали разноцветные радуги неведомые планеты и луны. Счастливчик чувствовал небывалое счастье. Властная и нежная рука Модельера коснулась его поясницы, спустилась чуть ниже, к крестцу, где у него находилась небольшая аккуратная пипочка – след его неземного сотворения. Модельер страстно, мощно надвинулся, и Счастливчик вдруг испытал в пояснице небывалую сладость, весь затрепетал, отдаваясь во власть Модельера. Рядом бесшумно взорвалась галактика, ее серебряная спираль сжалась в ком, осыпалась блестками в черную дыру, которая, пульсируя краями, поглотила часть Вселенной. Оргазм, который испытал Счастливчик, был столь силен, что он на время лишился чувств, очнулся уже в своей постели в Кремле, видя, как осторожно, на цыпочках, покидает спальню Модельер.
Глава 30
Без Ани город казался пустым и диким. Повсюду еще висели траурные флаги, в память о множестве невинно погибших в «Голден Мейер». Но уже на всех углах сверкали и переливались электронные щиты, возвещавшие венчание на Царство Счастливчика. Все так же в черном предзимнем небе рассыпали спектральные блески рекламы казино и ночных клубов. Но среди них во множестве высвечивался рейтинг Президента – «99», а также его милое, благородное, обожаемое народом лицо, соболиный воротник тяжелого золоченого облачения, шапка Мономаха, изготовленная уральскими ювелирами, превосходящая подлинник обилием самоцветов и драгоценных металлов. Все так же по дороге в Химки вдоль тротуаров стояли ночные красавицы, подсвеченные алыми, изумрудно-зелеными и сиреневыми огнями, похожие на орхидеи, и среди них выделялся ряд одноногих женщин, на особый вкус, именуемых – «фламинго». Но над их легкомысленным строем из невидимого репродуктора раздавался свеженаписанный Гимн Возрожденной Монархии, созданный известным гимнописцем, потомственным дворянином, почетным пионером, ворошиловским стрелком, кавалером ордена Ленина, Андрея Первозванного и вновь утвержденной награды – ордена Имперского Счастья. В гимне чудесным образом сочетались мелодии Интернационала, Марсельезы, «Калинки-малинки» и хита Аллегровой «Я позабыл твое лицо…».
