Но что я мог тогда сделать?
И потянулись дни, недели, месяцы.
Время от времени я заглядывал в наши командирские кабинеты. Начальники пожимали плечами: «Ну, сам знаешь, где статья…» А один наш тогдашний заместитель главного, человек достаточно циничный, чтобы всерьез воспринимать судьбы всяких там газетных героев, откровенно сказал: «Да это же никогда не будет напечатано, ты уж мне поверь. Я никогда не ошибаюсь».
Крючков молчал, а мои начальники без его позволения не хотели и слышать о том, чтобы рискнуть опубликовать статью даже при уже ликвидированной цензуре.
Наверное, в мае или в начале июня меня вызвал тогдашний первый заместитель главного редактора Ю. Изюмов и протянул мне текст.
– Что это? – спросил я его.
– Звонили из КГБ. Передали свои замечания. Я их записал. Чудом этот лист бумаги, написанный рукой Изюмова, сохранился в моем архиве:
«1. Некая предвзятость в подходе к материалу. Автор настраивает читателя на восприятие дела Азадовского как политического, якобы инспирированного КГБ. Пытается провести параллель с массовыми процессами 1937 г. Оснований для этого нет (там – внесудебное, пытки и т. д.). Здесь – нарушение УПК, работники КГБ не внесены в протокол, за это наказаны (об этом не сказано).
2. Недостаточная объективность в изложении. Следствием и на суде вопрос о политических нарушениях не поднимался, только о наркотиках. Не ставится автором под сомнение версия Азадовского о причастности сотрудников КГБ к обнаружению наркотиков, а прокуратура это не подтвердила.
3. Автор сообщает о письме прокурора Ленинграда Азадовскому, но не говорит об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении работников МВД и КГБ за отсутствием состава преступления (т. е. подлог с наркотиками судом не признан, как же можно им оперировать)».
Помню, меня тогда удивило, что КГБ хотя бы признал нарушение УПК.
Все же остальное в этой «телефонограмме» было ложью. И тогда я сделал то, что никогда не делал до этого: при всей моей ненависти к писанию писем – написал письмо Крючкову, а копию – Горбачеву.
Письмо получилось длинным – пять с половиной страниц. Заканчивал я его так:
«Не хочу больше вдаваться в подробности этого дела. Другое меня беспокоит, честно, возмущает. Ваши сотрудники могли бы дать ответ газете после ее выступления (за, против – неважно). Могли бы опровергнуть меня. Могли бы подать в суд на автора, обвинив его в клевете. Ведь так делается в правовом государстве, создать которое мы так стремимся! Нет – все тем же старым, проверенным способом: запретом, телефонным звонком, шепотом! Пользуясь сложившимися привилегиями КГБ СССР.
Лично мне это напоминает действия небезызвестного Чурбанова, который, используя родственные связи, добился того, что газетам указаниями Главлита было запрещено критиковать МВД СССР.
Не знаю, дойдет ли до Вас мое письмо, не утонет ли в канцелярии. Но в любом случае история с запретом статьи «Ленинградское дело 1980 года» для меня сегодня – удар по гласности, которую партия провозгласила основой перестройки. Потому-то копию письма к Вам я направил М.С. Горбачеву. Сообщаю также, что об истории запрещенной статьи я сообщил (кому устно, кому письменно) некоторым писателям – народным депутатам».
Число, подпись…
В этом письме – вижу я сегодня – отразились наши настроения той поры, счастливого времени надежд, когда можно было еще с гордостью за собственную страну произносить слово «перестройка» и дарить своим западным друзьям майки с надписями на них «Гласность», «Горбачев». Да и не только западным…
…Да, ну а дальше, дальше что… Писал еще кому-то письма, ждал ответов, иногда звонил Косте и Светлане, не зная, чем их утешить…
И вдруг – вечер, звонок домой, Галина Старовойтова (а к ней я тоже обращался с письмом): «Мы прижали Крючкова к стенке! Он сказал, что публиковать статью – дело редакции, а не КГБ»…
Эта статья была опубликована, повторяю, в августе 1989 года. В среду, 9-го… Накануне, в воскресенье, ко мне приехала из Ленинграда съемочная группа телепрограммы (тогда очень популярной) «Пятое колесо». Я давал интервью с уже сверстанной газетной полосой и, рассказывая историю Константина Азадовского, несколько раз повторил: «Если эта статья не выйдет, то кто в этом виноват – известно: КГБ СССР».
И казался себе ужасно смелым. Да…
Таким вот невероятным образом, год спустя после написания, вышла в свет статья Щекочихина. Называлась она в конечном итоге «Дело образца восьмидесятых». Сам автор объяснял метаморфозу так: «Из названия исчезло слово “ленинградское”, наверное, потому, что тогдашний главный редактор, Юрий Воронов (ныне уже, увы, умерший), сам был родом из Ленинграда».
Участие в этом деле Галины Старовойтовой было отнюдь не случайным – она много лет дружила с Азадовскими, хорошо знала их драматическую историю, а потому принимала все происходящее близко к сердцу и, как могла, способствовала выходу статьи в свет. Но не она одна.
Приведем письмо, которое 3 марта 1989 года написал Ю.П. Воронову академик Д.С. Лихачев и которое, возможно, также способствовало появлению статьи:
Глубокоуважаемый Юрий Петрович!
Со слов К.М. Азадовского мне известна ситуация, сложившаяся в «Литературной газете» вокруг статьи Ю.П. Щекочихина «Ленинградское дело образца восьмидесятого», а также содержание этой статьи.
Дело, сфабрикованное ленинградскими органами против К.М. Азадовского и его жены, привлекло к себе в свое время внимание широкой общественности, и я, как и другие советские писатели и ученые, не раз высказывал свое возмущение неправомерными действиями ленинградских властей в отношении семьи Азадовских.
В настоящее время – после долголетних общих усилий – уголовное дело против Азадовского наконец прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Однако «ленинградское дело образца восьмидесятого» вряд ли сводится к этой запоздалой реабилитации Азадовского и возмещению нанесенного ему материального ущерба. Оно имеет и немаловажный общественный смысл. Мы должны исключить возможность подобного рода провокаций в будущем, а добиться этого можно только одним путем – гласностью. Поэтому я обращаюсь к Вам с убедительной просьбой: способствовать тому, чтобы правдивая и принципиально нужная статья Ю.П. Щекочихина увидела свет в ближайшее время.
С уважением, Д.С. Лихачев, Ленинград.
Повествование Юрия Щекочихина о деле и суде вызвало такую волну, что впору понизить наш стиль до слова «сенсация»; по крайней мере именно так была воспринята эта история современниками. И тут дело не только в таланте журналиста (хотя и в этом тоже) и не только в упоминании КГБ, который все еще оставался мощнейшей спецслужбой мира… Дело в том, что история Азадовского для людей 1989 года была вовсе не «историей» – она была современностью. Массовый читатель готов был узнавать новое о трагедиях Гражданской войны или 1937 года, делать выводы и проводить аналогии, но был категорически не готов слышать о том, что эпоха бесправия не прекратилась в 1953 году, что она продолжается и поныне. И мало кто готов был принять за правду тот факт, что всякий оказавшийся по каким-либо причинам неугодным для действующей власти может быть перемолот ее правоохранительной мясорубкой.
Чтобы представить себе широту аудитории «Литературной газеты», приведем строки письма из Улан-Удэ, от сибирского фольклориста И.З. Ярневского (1933–1991). 17 августа 1989 года он писал Азадовскому:
…Вот уже неделю мы с Эвелиной Наумовной (особенно) находимся в потрясении после статьи в «Лит. газете». Эвелина Наумовна в буквальном смысле слова не спит и плачет, возмущается и все на свете критикует. Мы настолько были взволнованы (и это чувство не покидает нас и сегодня), что просто не находили себе места. Перечитали статью много раз, обсудили все детали. Мне многие звонили, просили рассказать подробности, зная, что я нахожусь с Вами в переписке, но я ведь ничего не знал и не знаю. Все мои познания в этом черном деле ограничиваются сведениями (на мой взгляд, весьма ограниченными) Щекочихина. Дорогой мой, сколько же пришлось Вам и Светлане Ивановне выстрадать??? Конечно, Ваш арест раньше времени согнал в могилу мать. Ах, СУКИ! Что они натворили! Подлецы! Что, не хватило выпитой крови у М.К.? Возмущению моему нет предела. Очень хорошо было бы довести «дело» до конца и посадить на скамью подсудимых лжесвидетелей и тех, кому выгодно было отправить Вас в заключение. Ведь кому-то это надо было? Если бы Вы знали, как мы с Эвелиной переживаем… Если случится нам встретиться, я Вам расскажу историю, которая была у меня связана с КГБ. Это, конечно, кошмар, но у меня не было ни ареста, ни преследований. Пожалуйста, напишите мне, хоть пару слов, как сейчас развивается «дело». Неужели все закончено? Мне кажется, что Щекочихин многого не рассказал, хотя ему дали страницу. В любом случае он молодец, что написал об этом.
