маленький подкол, и все. Стоило Либби это понять, и она уже не могла избавиться от мысли, что смерть Каллума ничего не изменит. Смерть Атласа в ее большом плане, наверное, значила и то больше, но все равно ничего не изменила. Нико…
Либби захлестнуло осознанием собственной мелочности. Инфантильного отчаяния, которое поселилось у нее в сердце с тех пор, когда она принесла его домой из палаты сестры, еще полжизни назад. Либби опустила пистолет, и он выскользнул из ее руки, с глухим стуком упав на пол.
Каллума было не узнать. В складках губ и под носом запеклась кровь. Попытайся он ухмыльнуться, и это причинило бы ему боль. Упиваясь пошлым эгоистичным удовольствием при этой мысли, Либби развернулась и покинула комнату.
Листьев на деревьях почти не осталось. Цветы давно увяли, сбросив лепестки. Близился сезон распада, а вместе с ним и неизбежное ощущение, что жизнь продолжится как ни в чем не бывало. Мир не будет разрушен и не изменится. Только не для Либби. Она могла зажигать звезды, разрушать вселенные, оставляя за собой пепельный след, – и все же при этом быть песчинкой во вселенной. Незаметной крупинкой.
Она не знала, куда идет, пока не пришла, – слепо миновав кабину телепорта, двинувшись прочь от устричного бара, через турникет, через улицу, потом через фойе больницы и дальше, за двери без таблички. В очередной раз соврала, на сей раз уборщику, чтобы потом заставить себя, наконец, сказать правду.
Женщина на койке обернулась при появлении Либби. Моргнула. Посмотрела некоторое время на нее пустым взглядом и отвернулась.
– Тебя только за смертью посылать, – сказала та, в кого превратилась Белен Хименес.
Каллум
Когда Либби ушла, Каллум изящно поднес руку к лицу, распухшему вдвое. Краем заплывшего левого глаза он осмотрел лежащие неподалеку тела, красный свет в углу. Ощутил запутанный клубок эмоций, сплошные безнадежность да отчаяние. А если учесть, что и Либби внесла свою лепту, то Каллум чувствовал разочарование: она снова выбрала высокую мораль. Было бы весело попытаться остановить пулю. И все же тут еще оставались неоконченные дела.
Каллум склонился над молодым человеком, тем, который как будто бы мирно спал. Грозным он не выглядел. С виду, конечно; Каллум не мог знать наверняка, но от парня веяло булочками с корицей и щенятами, виляющими хвостиками – а заодно редкой и абстрактной силой. Чем-то бесценным и неизвестным одновременно. Точно, сквозь туман в голове подумал Каллум. Именно это ощущение он испытал однажды, уловив его в самом сердце одной обреченной русалки, но так, словно бы оно родилось в его собственной груди. Интересно. Затем он переключился на Парису, которую явно сильно потрепало. Он сразу же поймал ее флюиды страдания, изысканные и такие медоточивые. Капель тропического заката, золотистый осадок тягучего шардоне.
Далтон… Ну и срач, просто месиво. Каллум сунул очки в карман и опустился рядом с его телом на четвереньки, стал смотреть, как он дергается, сотрясаемый внутренней битвой. Каллум видел напряжение, но прочесть его уже не мог, и еще… определенно, отчаяние. Тогда он положил ладонь на плечо Далтону и стал думать о спокойном, умиротворенном, о скучной академической деятельности, которую ассоциировал с тем, кого всегда считал Далтоном. Чистый восторг от чтения ради удовольствия, без грез о мировом господстве. Горячая ванна. Ароматическая свеча. Чашка душистого чая на травах.
Нет, не повезло. Какие бы эмоции сейчас ни бушевали в Далтоне, Каллум не распознавал их, к тому же они были неполные. С тем же успехом он мог собирать мозаику из отдельных песчинок. Не то чтобы невозможно, но судя по тому, какой восковой бледностью наливалось лицо Парисы, времени почти не оставалось.
Каллум выпрямился со вздохом или, скорее, стоном боли, потому что Либби Роудс врезала ему и правда крепко. Молодец, что уж там. У нее свои заботы, а у него – свои. Сумел бы он присоединиться к этому астральному балагану, наведаться в телепатический мир Парисы? Наверное, но вряд ли оно того стоило. Охранные чары дома, похоже, таяли, красный огонек в углу светил все бледнее, мягко пульсируя и тая, словно сигнал в зеркале заднего вида.
Паренек, сноходец, чуть слышно застонал. Каллум склонился над ним, но, заметив кое-что на полу, выпрямился. Пистолет. Он так и лежал, поблескивая, там, где его выронила Либби. Каллум поднял пушку и вернулся к сноходцу, присмотрелся к нему. Прислушался к дыханию, этакому звуку высокого разрешения, словно к свеженастроенной скрипке. В его минорном аккорде звучал идеальный ответ на вопрос, ответить на который нельзя. В прекрасном затаилась тьма, а каждый вздох сопровождался диссонансом.
Краем глаза Каллум заметил, как Далтон дернулся, пробудился и резко сел. Он дикими глазами посмотрел на Каллума, и тот сразу же ощутил на языке вкус спешки. Дым на горизонте, река крови. Прямо ароматическая палитра предвестников апокалипсиса, мироубийственного гнева.
Каллум вскинул пистолет и быстро нажал на спуск.
Оглушительно и коротко грохнуло.
Сноходец открыл глаза, и Каллум из простой предосторожности снова навел ствол на него. Паренек молча смотрел ему в лицо.
– Каллум, скользкий ты болван, не смей.
Он обернулся на голос Парисы. Та подняла голову, но все еще не могла прийти в себя и оценить обстановку, а это было проблемой. В конце концов, скользкий болван Каллум стоял над телом совершенного незнакомца, положив палец на спусковой крючок, посреди погрома, который устроил в читальном зале Далтон. А сам Далтон лежал рядом с Парисой: лицом кверху, раскрыв глаза, бездыханный.
С зияющей дырой на месте сердца.
– Каллум, – начала было Париса, потом взглянула на пропитанную кровью рубашку Каллума и заметила: – Выглядишь паршиво. Какого хрена ты натворил?
Он взглянул на сноходца, который так и не сказал ни слова. Угрозы он не представляет, понял к тому времени Каллум и отбросил пистолет. Снова посмотрел на Парису.
– Я, – начал он, не зная, как сказать. Ничего впечатляющего на ум не приходило. – Мне жаль, – выдал он наконец неискренне, – но сегодня ты не умрешь.
Париса долго и пристально смотрела на него.
И неожиданно расхохоталась.
Смеялась она долго, истерично, пока не сбилось дыхание. А впрочем, то был уже не смех.
Каллум осторожно опустился рядом с ней на колени. Обнимать он ее не стал, а она его не оттолкнула. Услышав за спиной шаги, Каллум не обернулся, но Париса молча глянула ему за плечо, похоже, в глаза сноходцу. Потом этот паренек, слегка прихрамывая, ушел.
Наконец Париса взглянула на Каллума.
– Он не вернется, – сказала она, обращаясь больше к самой себе, однако Каллум знать не знал, кем был сноходец,
