не заметил, что она прихватила его с собой. Он спрыгнул на землю и, обойдя нож бульдозера слева, присоединился к Парисе. Потом забавы ради накастовал себе лук и стрелы, при виде которых Париса скривилась.
– Будь практичнее, Дрейк, – сказала она, и Гидеон вздохнул. Вообще-то с луком он управлялся очень умело, но Париса верно заметила.
– Ладно, но мне это не нравится. – Он приснил себе автоматический арбалет со снайперским прицелом. Такой практически сам стреляет, ведь предстояло иметь дело с телепатом уровня Парисы.
– Так-то лучше, – одобрительно сказала она, вскидывая меч и направляясь вперед.
Далтон, Принц, стоял во внутреннем дворе, посреди обломков его личного узилища. Тут же было еще трое, нет, четверо, и все они синхронно шли на Далтона. Если они телепаты, то их время здесь ограничено, прикинул Гидеон: когда сдадут их плотные тела, магия иссякнет. Зато при таком раскладе телепатический бой будет легким.
А вот основная задача, напротив, обещала сложности.
– Не выпускай их за пределы дворика, – попросил Гидеон Парису; в ответ она озадаченно посмотрела на него, но потом кивнула. – Всех, – уточнил Гидеон, подразумевая и Далтона; Париса снова кивнула, уже уверенней, словно поняла, в чем заключается план. Скорее всего, так и было, хотя вряд ли ей нравилось, когда ею командуют. Впрочем, неважно. Он кое-что умел, в том числе решать задачи, не причиняя ущерба больше необходимого. Гидеон вел образ жизни охотника-собирателя, с виду оголодавшего, но до сих пор он выживал. Так он обрел Нико, а потому ему неважно было, что там думают о нем остальные. Это была роскошная жизнь, он мог делиться и все равно не обеднел бы.
Это не значило, что его магия здесь не имеет пределов. И хорошо, что он перестал быть объектом гнева Парисы Камали, потому как с прошлой встречи ее талант не приуменьшился. Она ворвалась в центр дворика, блистательная в своей черной броне, и Гидеон понял, что ее действия – игра, которую она затеяла, – подчиняются слегка иным правилам. Даже просто находиться тут стоило ей усилий. Осознанные сновидения и астральные проекции – это диаметрально разные вещи, пусть даже воспринимаются как одно и то же. Гидеон мог остаться запертым тут навсегда, тогда как Париса могла исчезнуть, развеяться в любой момент. Как и всё остальное, это был вопрос времени. Вопрос смертности. Того, что делало их неполноценными; единственного, отделявшего их от божественного – неизбежного конца.
Гидеон пришел сюда не геройствовать. Он пришел сюда как прораб, проследить за сооружением простой, но крепкой, непроницаемой постройки, одновременно реалистичной и невозможной. К счастью, другие, посторонние, кем бы они ни были, оказались не в лучшем положении, чем Париса, а то и в худшем, ибо не владели ее врожденными талантами. И вообще, не понимал Гидеон, как они смогли вломиться в телепатическую крепость, проникнуть в которую не удавалось даже ему. Но тут он заметил одну деталь: взломщики носили очки.
Само собой, не простые. На дужках, там, где обычно располагается логотип модной фирмы, поблескивала небольшая «У». Как у спортсменов – знак спонсора на груди.
«Что ж, – подумал Гидеон со смесью отвращения и смирения, которые обычно испытывал, когда ему открывалось нечто новое о человечестве. – Вот, значит, на что пустил миллиард долларов Счетовод Джеймс Уэссекс». Накормить голодных? Сохранить ресурсы Земли? Нет, с какой стати кому-то этим заниматься, да и кому это поможет, кроме… м-м, людей? А вот разработать невероятное телепатическое оружие, которое обошлось в ту же сумму, что и космическая программа, – это куда интереснее. Как иначе застолбить новую территорию и объявить ее своей?
Сосредоточься, велел себе Гидеон. Что бы сейчас помогло? Нико всегда знал, как поступить. Он был таким человеком, который смотрел на все иначе, нежели остальные. Видел потенциал вещей и именно поэтому не любил то, что ему не нравилось, и обожал то, что любил. Что такого увидел Нико в Гидеоне? Кем он мог стать? Что исправить? Смысла думать об этом сейчас не было, а вот очками заняться стоило, потому что Нико взглянул бы на поле боя и увидел в нем не разбитый внутренний дворик и не сомнительного при обычных условиях телепата, который сражается бок о бок с аниматором, наделенным чудовищной, гибельной силой, а загадку, игру. Он увидел бы разрозненные куски симуляции и собрал бы их воедино. Посмотрел бы на проблему и решил ее. Сделал бы все мигом, но Гидеон не был физиком, и ему пришлось посмотреть на задачу по-своему.
Париса приняла сторону Далтона, догадавшись, что самый простой способ удержать его в пределах плана Гидеона – это сойтись со всеми взломщиками одновременно. Четверо нападавших были вооружены чем-то вроде бластеров из научной фантастики, разработанных и оплаченных, несомненно, тоже корпорацией «Уэссекс». Хм, как оценить уровень опасности оружия, параметров которого не знаешь? Вероятно, направить его можно было на что угодно, даже на стены разрушенного замка. Какая крепость выстоит против телепатии (любой мощности, даже доселе невиданной)? В природе почти все рано или поздно ломается. Нет ничего неуязвимого. Ящики вскрываются – на то они и ящики.
Но зачем ящик, если можно создать сон?
Именно сны во всем их многообразии и были вотчиной Гидеона. В них он отыскал даже то, что иначе бы никто не нашел. Так Либби, ее непрестанные поиски, болезненный лабиринт ее подсознания, послужили вдохновением. Вспомнив Либби и ее кошмары, Гидеон понял две вещи.
Первое – он ее простит. Времени пройдет немало и будет нелегко, но это все равно произойдет.
И второе – всем есть от чего бежать.
Гидеон вздохнул. Пришла пора создать чудовище.
Самое страшное существо, какое только мог измыслить Гидеон, не имело когтей и клыков. Зато обладало харизмой, теплом солнца, а еще чувством, что оно напрочь лишится всякой ценности, если этот свет угаснет или его отнимут. Чудовище Гидеона было отчасти обязательством. Незаслуженной, беспомощной преданностью кому-то, с плавниками и недостатками. Чудовище Гидеона испытывало голод, боялось; это были первобытные инстинкты выживания и страх боли, но еще оно испытывало чувство правоты. Оно боялось оступиться, причинить вред, боялось некой внутренней пагубности, собственной скверны. Оно содержало в себе чувство Гидеона, будто он неполноценен и никогда целостности не обретет.
Чудовище Гидеона не было лишено толики доброты. В нем жила частичка грусти, что позволяла страдать, однако ее не хватило бы, чтобы сдаться. В нем впустую пропадала нежность, теплилась эгоистичная любовь, любовь, совершенно непохожая на его собственную: расчетливая и обусловленная, когда ты мне – я тебе. У чудовища Гидеона не было и причины для существования. Оно было одиноко,
