с самыми дерзкими уверениями в прогрессе и цивилизации.
В «Непредвиденности» («Обломки») речь идет о богоотступниках, существах слепых и глухих, источенных порчью:
Настенные часы бормочут: «Плоть – срамна.
Уж коли пробил час – что ахать, в самом деле?
О глупый человек, трухлявый, как стена,
Которую жучки проели!»
Вот пример антропологического кредо поэта из его «Дневника»:
Ну а я, подчас ощущающий в себе нелепую чудаковатость пророка, – я знаю, что никогда мне не удастся обрести человеколюбие врача. Затерянный в этом гнусном мире, затертый и помятый людскими толпами, я подобен измученному человеку, который, озираясь назад, в глубь годов, видит лишь разочарование да горечь, а глядя вперед – грозу, не несущую в себе ничего нового, ни знания, ни скорби. Ввечеру, украв у судьбы несколько часов радости, убаюканный пищеварением, забывший – насколько возможно забыть – о минувшем, довольный настоящим и смирившийся с будущим, упоенный своим хладнокровием и своим дендизмом, гордый тем, что не опустился так низко, как те, что проходят мимо, человек этот говорит себе, созерцая дым от своей сигары: «Какое мне дело до того, куда идут эти поденщики?»
Упреждая современную психологию, Бодлер пишет о немотивированности поступков человека («Наглый стекольщик»), о преобладании иррациональной мотивации под воздействием «зловредных демонов» подсознания, которые «проскальзывают в нас» и заставляют следовать их абсурдным повелениям. То, что позже «медики» (так у Бодлера) назовут истерией, есть сатанинские настроения человека.
Образ дьявола, возникающий в «Литаниях Сатане», вместе с тем имеет двойственный характер. С одной стороны, этим образом усиливается изображение нищеты, страданий, одиночества человека, покинутого Богом и обреченного на мучения. С другой стороны, образ Сатаны акцентирует слабость человека, его неспособность к самостоятельным действиям. Бодлер серьезно сомневается в органической способности людей на активные деяния. Он недаром почти всегда имеет дело не с восставшими, не с бунтующими, а с побежденными. Человек, в его представлении, – жалок, беспомощен, не в состоянии сам организовать свою жизнь. В стихотворном «Предисловии» к «Цветам Зла» поэт прямо заявляет, что человек безволен, что его воля испарилась. Им руководит Сатана, который держит в своих руках все нити, движущие человеком.
Я не согласен с этим: бодлеровский человек множественен, подвижен, изменчив. В нем совмещаются самые разные, порой взаимоисключающие, начала.
Как говорил Паскаль, человек – не ангел и не зверь. Бодлеровский человек всегда чувствует себя как бы над пропастью: гордость, скука, головокружение, некоммуникабельность, абсурдность, бесполезность. На своем жизненном и творческом пути Бодлер встретил, согласно Сартру, «неопределенные образы универсального сознания. Гордость, ясность, тоска составили одно». Такой человек противостоит всему миру, но и самому себе. Его нечистая совесть, несчастное сознание держат в постоянном напряжении, в борьбе с самим собой. Победы оказываются поражением, свобода – оковами, наслаждение – отвращением, обладание – потерей, радость – горечью, счастье – несчастьем, добро – злом. «Современный чувственный человек не страдает по тому или иному частному мотиву, а страдает вообще, потому что ничто на этой земле не могло удовлетворить его желания». Универсальный характер «неудовлетворенности» у Бодлера – это своеобразная форма реванша против Добра с позиции Зла. Добро для Бодлера не является ни объектом любви, ни абстрактным императивом. Зло выступает в виде некой субстанции, основа которой – свобода. Путь к свободе есть путь Зла, и пролегает этот путь через Зло.
Человек для Бодлера «запределен», бесконечен в своих проявлениях, по большей части – негативных:
Увы, пороки человека (в том случае, если они стремятся к бесконечному расширению) несут в себе доказательство его влечения к бесконечному; другое дело, что это влечение нередко устремляется по ложному пути… Вот в этой-то поврежденности инстинкта бесконечности как раз и коренится, на мой взгляд, причина всех порочных извращений…
«Запредельность» человека связывает его с бесконечностью, делая его, по терминологии М. Хайдеггера, «существом издалека» – не данностью, наличностью, но неопределенностью, обращенной в будущее, потенциальной возможностью, беспредельностью, лежащей между Богом и Сатаной. Бодлеровский человек «не ангел и не животное» (по определению Б. Паскаля), но средоточие всего добра-зла, бездна, способная явить все мыслимые лики в разное время, а порой – одновременно.
В антропологии Бодлера важны понятия неповторимости, множественности, иерархичности. «Мне нравится лишь то, чего не увидишь дважды» – это бодлеровская формула плюрализма, но уж никак не «похвальное слово абсолютному бесплодию» (Ж.-П. Сартр). Высшее человеческое проявление для Бодлера – труд, творчество: творчеству надлежит быть не столько обильным, сколько уникальным, неповторимым – ведь оно возникает в актах исключительного напряжения духа.
Христианское отношение Бодлера к человеку выражалось в концепциях «сосуда Зла», «борьбы Бога и Сатаны в сердцах людей», «промежуточности» человека между небом и землей, еще – в концепции человеческой свободы. Бодлеру ненавистно принуждение, насилие над душой. Бог наделил человека свободой воли не для того, чтобы за него решали другие. Божественность человека – в его личном противостоянии «другим», «природе», «насилию», в праве персонального выбора. Жизнь человека – это огромный труд, прежде всего труд по обузданию себя: я верю, заявлял он, «лишь в терпеливый труд, в истину, сформулированную на хорошем французском языке, и в магию точного слова».
Постоянные, непрерывно варьируемые темы «Дневников», «Фейерверков», «Гигиены» эссеистики и переписки Бодлера – человек, жизнь, любовь, религия, грех, этика, эстетика, творчество, труд. Труд – прежде всего. Труд, спасающий от нищеты, меланхолии, скуки:
Чтобы исцелиться от чего угодно, от нищеты, болезни и меланхолии, недостает только одного – вкуса к труду.
Работать вслепую, без цели, с одержимостью сумасшедшего. Поглядим, что из этого выйдет.
Мне кажется, что судьба моя зависит от того, сумею ли я ежедневно и неотрывно трудиться по нескольку часов.
Обрести ежедневное лихорадочное рвение.
Изо дня в день делай, что велят долг и благоразумие.
Если будешь работать изо дня в день, жизнь сделается для тебя более сносной.
Работай шесть дней, не давая себе передышки.
Нужно трудиться, если не из склонности, то хотя бы из отчаяния, потому что, если все хорошенько взвесить, трудиться не так скучно, как развлекаться.
Наслаждение изнуряет нас. Труд придает сил. Давайте выбирать.
Сиюминутный труд, даже неумелый, все равно ценнее погружения в грезы.
Череда малых волевых усилий приносит значительные плоды.
Каждое послабление воли – это частичка утраченной субстанции. До чего же расточительно колебание! Подумать только, какие огромные усилия приходится совершать впоследствии, чтобы покрыть такие потери!
Труд – хочешь не хочешь – порождает добронравие, умеренность и нравственную
