И хотя это письмо к тебе я начал с обращения как к незнакомке, но ты мне очень даже знакома, потому что ты во мне не возникла вдруг, а вырисовывалась постепенно, по чёрточке. С каждым твоим письмом я буду знать о тебе больше истинного, и портрет будет меняться, обогащаться. Это превосходно. И интересно.
Сейчас мне вспомнился случай, произошедший со мной не так давно, когда нас привезли сюда из глухомани, с лесоповала. Несколько месяцев я был в тайге на так называемой лесной командировке. Что это были за месяцы — об этом отдельный рассказ. Наш бывший бригадник, бывший авиатор (радист), а сейчас инструментальщик, в своей комнатушке-складе починил принесённый кем-то из вольняшек радиоприёмник. И из него вдруг хлынула громкая музыка. Сколько времени я её не слышал… Что со мной стало! Я захлёбывался от восторга и наслаждения, и мне хотелось плакать — навзрыд… Какой-то иностранный певец (своих, советских, которые выступают по радио, я знаю), вроде бы — тенор, исполнял итальянские народные песни. О любви. Душа моя буквально разрывалась от сладостных мук — это был голос оттуда, из огромного, недосягаемого, почти сказочного мира, из того мира, в котором живёшь ты и остальные счастливые люди, не зеки, а которые любят и любимы.
Не то что здесь — злоба, ненависть, обман, угнетение… Слово «люблю» здесь относится лишь к жратве и наслаждениям скотского порядка, но только не человека к человеку. Здесь властвуют другие законы жизни, по которым мы обязаны существовать. Наш мир, окружающий нас каждодневно, постоянно, совсем иной, нежели тот, в котором живёшь ты. Я его назвал бы перевернутым с ног на голову. И такое нетерпение вырваться из него, не оставив ничего от себя, стереть напрочь воспоминания о нём и очутиться в том красивом, как солнечный восход, чистом, как снег поутру, мире, наполненном прекрасной музыкой, где труд — не каторжное наказание, а — поощрение, награда. Но пока это — мираж, несбыточная мечта, и сладкая, и горькая одновременно.
Но весточка с воли — это уже не мираж, а кое-что, приносящее радость и надежду. Мне мнится, что я буду, как никогда, счастлив, если получу от тебя, Валя, хотя бы единственное ответное письмо. Я очень в таком письме нуждаюсь. Едва ли ты можешь представить себе, каким щедрейшим подарком оно для меня станет. Вернее, может быть. Я даже не знаю, теряюсь, с чем его сравнить. Наверное, лишь с нежным поцелуем, которого ожидаешь с трепетом, словно величайшую награду. И которого я так и не дождался в юности. То, что было, — несравнимо. Когда в ночном сквере, на скамейке, обнимался с девчонкой, с которой познакомился случайно.
Это была вербованная из Удмуртии деревенская, неулыбчивая, озабоченная труднейшими условиями жизни девушка. Она приходила на свидание нехотя, сильно уставшая после трудового дня, — работала землекопом на рытье траншей. Иногда она тяжело засыпала в моих, мне казалось, раскалённых объятиях и вздрагивала, очнувшись от моего неловкого движения. Эта её усталость так не вязалась с моими плотскими вожделениями, мучениями и ожиданиями, что у меня не хватало решимости перейти к самому важному, о чём я постоянно думал. Её незащищённость не только не подстёгивала меня и не прибавляла смелости, но наоборот, я старался не двигаться, когда она дремала, укрывал её плечи своим пиджаком — ночью и в июне становилось прохладно. А потом я провожал её до общежития, не очень далеко от сквера, и она брела в него, шатаясь, словно подвыпившая. Мы так и не стали близки. И, вероятно, это даже лучше для нас обоих. Хотя меня жгло огромное, всего меня поглощавшее желание обладать ею. Как хорошо, что этого не произошло! Я хоть перед ней-то не виноват, перед деревенской беззащитной девушкой.
Сейчас, когда прошло уже больше пяти лет, мне думается, что моя первая девушка, за которой я ухаживал, было забитое, малограмотное, малознающее и измотанное в свои семнадцать лет скотским трудом почти бессловесное существо. Мне уже тогда её было жалко. Теперь же, когда глубже её понял, — ещё более. Не знаю, что получилось бы у нас, если б мы не расстались. А расставание стало результатом отчуждения. В сущности, у нас не было общих интересов. А они — главное.
Если люди меня не отвращают сразу, я в них стараюсь разобраться, что-то найти — неведомое, не лежащее на поверхности. Наверное, начитавшись мальчишкой книг (сказок из «Тысячи и одной ночи» про благородных разбойников и пиратов и т. п.), я буквально был одержим мечтой отыскать клад. Где только я не рыскал! И — находил! Честное слово! На чердаке одного старинного дома обнаружил (невероятное везение) в куче истлевшего тряпья ржавую, слежавшуюся в твёрдый комок кольчугу. Я смочил её в керосине, расправил и, надев, заявился в школу. Произошёл скандал. Завуч объявила мой поступок хулиганским. За что я получил крепкую взбучку от родителей. А с городской свалки металлолома чего только мы не притаскивали! Все чердаки окрест с друзьями облазили в поиске кладов. И в людях с некоторых пор я тоже чаю найти клад. Иногда мне это удаётся.
Я вообще человек любопытный. Увлекающийся. Лет с двенадцати начал книги собирать. Все деньги, которые у меня появлялись (в основном — за сданный металлолом), на них тратил. И каждое приобретение мне доставляло бурную радость. Дома моих книг осталось больше ста. Среди них, знаешь, что есть? Подписные многотомные издания М. Горького, А. Толстого, А. Серафимовича, Ги де Мопассана, В. Шишкова, все пять томов А. Брэма («Жизнь животных»), «Кобзарь» Т. Шевченко и даже дореволюционные издания А. Пушкина, Л. Андреева, журналы «Нива», «Пробуждение». Читал и перечитывал я смешной роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», Д. Дефо — «Робинзон Крузо», А. Дюма — «Три мушкетера» (в двух томах). Очень нравится мне и роман М. Сервантеса «Дон Кихот». Я его с любого места мог читать — захватывало. Это вообще одна из самых моих любимых книг. А какие в ней иллюстрации Г. Доре! И ещё одна книга не уступает ей — «Похождения бравого солдата Швейка» юмориста Я. Гашека. И ещё один любимый мой роман — «Молодая гвардия» А. Фадеева. «Тимур и его команда» — одна из самых увлёкших меня книг. Я не выбросил даже «Чука и Гека». Это одна из первых книжек, которую я прочёл самостоятельно.
А у тебя есть домашняя библиотека? Напиши, пожалуйста, какие книги тебе больше других нравятся, мне это хотелось бы знать. О многих своих книгах я и сейчас вспоминаю. И помню. Например, многие стихи С. Есенина. До сих пор радуюсь, что у меня есть собрание сочинений этого прекрасного поэта. Томик стихов и поэм поэта я и сейчас вожу с собой. И скучаю по своим друзьям — книгам, находящимся в Челябинске. Это самое большое богатство в жизни. И я ими охотно с тобой поделюсь. Впрочем, многие из собранных мною книг могут оказаться и в вашей семье, и в твоей библиотечке.
Я и здесь продолжаю читать книги. А одну везде вожу с собой. Эта книга называется «Логика». Тебе она наверняка известна как учебник для учащихся 8-го класса. Я её с удовольствием штудирую. Знание этой науки помогает мне разобраться в разных жизненных вопросах и хитросплетениях. И — в людях.
Хотя я уединился, стараясь устроиться так, чтобы меня не беспокоили, но всё же бригадники, то один, то другой, любопытствуют, кому я пишу такое длинное письмо — целую тетрадку. Естественно, я скрываю, кому. Не люблю, когда лезут в душу. Да к тому же — посторонние, чужие люди. Раньше писал лишь маме и брату. Теперь — только маме. Я очень люблю свою маму, самую добрую, заботливую, самоотверженную, самую близкую на свете женщину. Хотя ни разу не признался ей в этом. Мне стыдно сказать ей об этом. Да и не словами, делами надо это доказать. А вот на деле у меня получилось далеко не так, как должно бы. Но я обязательно исправлю эту cвою ошибку и докажу, что вовсе не такой, каким меня, наверное, многие представляют. Делами докажу.
И если мама продолжает в меня верить, то отец, видимо, разочаровался. Он вообще не жалует меня своим вниманием. Весточки от него приходят редко. Мне думается, что он сочиняет их не совсем в трезвом виде. Да и пишет о том, что ему близко. Он, вероятно, обижен на меня за тот позорный номер, что я выкинул. На службе у него по этому поводу произошёл неприятный разговор в парторганизации, хотя он и не член партии. За ним, этим неприятным разговором, последовали и другие осложнения. И пришлось ему уволиться и поступить на другую работу. Такая вот невесёлая история. Наверное, на этом своё первое письмо закончу. Для начала хватит. Теперь терпеливо и с надеждой буду ждать ответа.
Небольшое уточнение. Я, наверное, не совсем прав, утверждая, что всё так скверно вокруг. Даже здесь есть немало хороших людей, ведь многие помогли мне выжить. Причём — бескорыстно. И первый из них — большевик Леонид Романович Рубан, бессребреник, предельно честный, а также добросердечный. Ещё один: доктор Борис Алексеевич Маслов — тоже несгибаемый человек. К моему великому сожалению, он погиб. Его убил лагерный подонок из воров по чьёму-то наущению. Иван Данилович Семириков, простой деревенский житель, по национальности — коми, замечательно душевный, щедрый и добрый человек. Он тоже умер, правда от перенапряжения физических сил. В первом лагере судьба свела меня с необыкновенным человеком — уроженцем и жителем Западной Украины Колей Ничепоруком. Он был настолько благожелательным[267] к людям, что готов был отдать (добровольно) и отдавал им последнее из того, что имел. Даже куском хлеба делился с незнакомым человеком. Он всех признавал своими братьями и друзьями, которым он должен помочь. Удивительные люди. Если хочешь, я тебе о них подробнее расскажу. И правдиво. Но добрые чувства здесь приходится скрывать. Чтобы не насмехались и не выставляли тебя дураком. Как было, например, с Колей Ничепоруком. За его доброту.