Порой Андрей отбивал безответные телеграммы в Аккум. И какие бы тревожные вести не приходили с фронта, неизменно сообщал в город, что все хорошо.
А новости были нехорошие: красная пружина, сначала пошедшая легко, сжимаясь, набирала силу и сейчас стала жесткой, даже стала оттеснять белые войска назад.
***
В ящике стола ждала пачка писем, написанных, но не отправленных – все не было оказии, возможности, уверенности, что постпакет не перехватят, что он уйдет из этой непонятной страны.
И вот в конце ноября, Данилин узнал, что Слащев отправляется в Одессу буквально на один день на своем поезде. На перроне Андрей перехватил генерала. С ним был безусый юноша – юнкер.
– Мой денщик, юнкер Николай Нечволодов, – почему-то представил его Слащев.
И чему-то улыбнулся.
Андрей спросил: не будет ли генерал любезен передать во французскую миссию постпакет.
Яков Александрович кивнул: конечно будет. Впрочем, а не поехать ли полковнику с ними вместе. Ведь так и надежней, да и веселей. А война – право-слово, подождет.
Андрей, чуть подумав, кивнул – в Одессе он никогда не был, хотя и слышал о ней изрядно.
Зашел к своим, отдал распоряжения на время отсутствия.
– А генерал все со своей любимой?.. – спросил кто-то из присутствующих в штабном вагоне.
– Да нет, там с ним только юнкер какой-то.
– Вот и я о чем… О юнкере-то…
– Не может быть! Неужто генерал – мужеложец?..
– Да вы что, не знали? – унтер захохотал. – Простите, господин полковник, но рассмешили! Этот юнкер – переодетая барышня. Навроде девицы-гусара Дуровой, слыхали ведь небось?
Собрались и тронулись – личный поезд Слащева ждал только Андрея.
Вагон Слащева напоминал чем-то дворец какого-то шахиншаха: стулья из разных стран и даже эпох, множество ковров, на которых валялись седла, оружие, раскрытые книги, карты. Меж этим бродил целый зверинец – с полдюжины птиц разных пород… Еще две-три, порхали в клетках, подвешенных к потолку.
Когда поезд тронулся, от движения весь этот пернатый зверинец пришел в волнение и движение.
– Сегодня вечером идемте в ресторан. Я приглашаю, – сообщил Слащев. – Я собрался устроить себе маленький праздник души. Мне тут подумалось, что водка при свечах – романтично, но все-таки не очень.
– Что-то не по сезону вам романтики захотелось.
– К слову, знаете, отчего весна – самое романтичное время в году?..
– Признаться, нет… А вы?..
– Знаю. Зимой – холодно, летом – жарко, осенью – печально. Вот весна и осталась… Но вот у нас такое положение, что до весны просто можем не дожить…
В Одессу прикатили под самые сумерки. У французской миссии расстались, договорившись встретиться в ресторане. Генералу надобно было зайти в какой-то штаб, кому-то нанести визит.
Андрей же не знал тут ровно никого, и желал остаться с городом наедине. Он ожидал увидеть Южную Пальмиру, город сравнимый по красоте, а то и превосходящий Петербург. Вместо того он увидел городишко словно уездный, к тому же переживающий явно не лучшие времена. Под ногами чавкала жирная ноябрьская грязь, неосвещенные улицы сулили недоброе. К тому же Андрей, как водится, заблудился. Из положения вышел привычно – с неким трудом нашел пролетку, велел ехать к ресторану.
Метрдотель проводил его к заказанному столику. Генерал еще отсутствовал, но его спутник уже занимал место.
«Юнкер» удивительно преобразился: мундир сменило вечернее платье. Украшения ее были небогатыми, и, возможно, ненастоящими – говорили что молодой генерал мягко говоря не богат. Но мужчины смотрели на молодую женщину, любовались ею, представляли ее не то что без украшений, но и без одежды. Впрочем, делали это глубоко в уме, стараясь не выдать себя взглядом – смутная слава Слащева опережала его.
Дама мило встретила Андрея:
– Здравствуйте, полковник, мы кажется, не представлены. Нина.
И подала руку для поцелуя.
Андрей правил игры принял, поцеловал ручку, представился.
– Ах, полковник Данилин… Я много о вас слышала от Яшеньки… Ну садитесь же…
Подошел Слащев, от него густо пахло последним писком парижской моды – «Шипром».
– Нашли дорогу? – спросил он. – А я, признаться, и не верил, что увижу вас снова в добром здравии. В каждом городе есть свои апаши, но одесские – это нечто особенное.
– Могли бы и предупредить.
– Зачем? Чтоб испортить вам сюрприз?
С эстрады пел какой-то немолодой мужчина. Голос у него был совсем не ангельский. Но если Господь Бог поет, – подумал Андрей. – То делает это вот таким мудрым, тысячелетним голосом:
«…Мы танцуем понемногуМежду дьяволом и БогомС каждой рюмкой – ближе к адуТолько ада нам не надоМы партнеров в танце этомТо теряем, то находимИ забыли даже где-то:Наше время – на исходе...»
– Слышите, что поет, мерзавец! – возмутился Яков. – Наше время на исходе. И ведь прав!.. Всем мы дошли до своего личного горизонта… Давайте выпьем за упокой России. Не чокаясь!
– Ах, Яшенька, ну что вы такое говорите, милый! Тосковать мы замечательно могли бы и на фронте. А сюда мы веселиться ехали! Давайте танцевать?.. Андрюша, ну пригласите даму на тур.
Данилин вздрогнул: «Андрюшей» его называл много лет назад только один человек. Он растерянно посмотрел на Якова, тот выпил, отправил в рот крупную виноградину, кивнул: валяйте. Самого танца Андрей не помнил: танцевал он последний раз у себя на свадьбе и теперь боялся сделать неверное движение. Вероятно, вел даму отвратительно, и когда музыка окончилась, выдохнул с облегчением.
Пока танцевали, официанты заставили стол закусками и различными напитками:
– Широко гуляем, господин генерал. Вот от таких пиршеств у всей страны второй год – похмелье.
Яков Андрея не понял. Ответил:
– Любить деньги – грех. Вдвойне грешно любить чужие деньги. К тому же, за все плачу я. Генерал Слащев палат каменных не завоевал, но за ужин заплатить сможет.
Выпитое делало его безосновательно счастливыми. Еще после двух рюмок он весело танцевал со своей женой. Теперь дамы с восторгом следили за фигурой молодого, стройного генерала. Андрей тоже почувствовал укол ревности:
«Вот таких любят все женщины,» – заметило сердце.
«И что ты будешь делать со всеми женщинами?» – вопрошал разум. – «Тебе достаточно одной. Лишь бы она не оказалась среди всех».
Андрей постарался отвлечься, осмотрел зал – рядышком пили и закусывали три мужчины, с виду – присяжные поверенные.
– Василий Алексеевич, расскажите ему случай с таксомотором?..
– Да полно вам, господа…
– Не тушуйтесь, право не стоит… Впрочем, давайте я расскажу. Раз Василий Алексеевич гостил у меня. Позвонил, попросил прислать мотор. Разговаривал, правда, минут десять. Ему ответили, что машину за ним все же вышлют, но это вовсе не такси.
Осколки, как есть осколки… – подумал Андрей. – Им не место в новой, большевицкой России. Еще меньше они нужны за границей. И он – сродни им. Он – осколок янтаря, несомый волнами, который когда-то вынесет к чужим берегам, и по нему будут изучать прошлое…
Что делать, когда все закончится? Устроиться во французский иностранный легион? Интересно, там нужны авиаторы и командиры бронепоездов. Что-то подсказывало: вряд ли.
Впрочем, нет, еще дела…
Рука потянулась к бутылке водки. Андрей налил себе полный стакан и выпил в одиночестве.
Такое с ним было впервые.
***
Как вернулись в поезд, не помнил никто.
Пока поезд шел назад, Андрей спал словно убитый младенец. Проснулся заполудень с гигантским похмельем вместо головы. Генерал, впрочем, был уже на ногах, в виде слегка помятом, го куда более свежем, нежели полковник.
Он стоял у окна, пил кофе.
– Желаете кофе?.. – спросил Яков. – Наливайте, кипяток в чайнике.
Пока Андрей наливал жидкость, Яков продолжил:
– У меня тут недавно чашка рассыпалась. Я из нее пил кофе, каждое утро наливал, значит, в нее кипяток. И вот на днях она тресь – и развалилась. Развалилась просто так, без ударов. От усталости что ли, от возраста. Вот и империя наша так.
– Эк вы хватили! Сравнивать чашку с империей!
– Отнюдь. Ежели мы чашку собрать воедино не можем, что же мы за более сложные вещи хватаемся.
Сделав кофе, Андерй стал рядом. Поезд все также шел на юг. Вдоль полотна тянулись отступающие войска.
– Отступаем… – пояснил Андрею Слащев, словно тому было непонятно. – Эх-ма… Плохо… Смотрите на эти земли – когда мы их увидим опять?..
***
Яков Александрович Слащев увидел эти земли всего лишь через два года из окна личного поезда Дзержинского. Состав шел прямо из Севастополя в Москву вне всяких графиков. Ветер из раскрытого окна трепал листки воззвания, которое на станциях набрасывал пассажир. Обращение призывало солдат на чужбине возвращаться. Многие его послушали. Большинству, как и генералу, это счастья не принесло.
