Свою лепту в формирование нового отряда внес и комиссар. Привел какого-то человека, одетого в трофейный английский френч. Сообщил:
– Ваш комиссар!
– На кой мне комиссар? – удивился Павел. – Я сам член РСДРП с 1908 года, причем мой мандат выписан самим Ульяновым-Лениным.
– Есть данные, что ранее вы принадлежали к анархистам.
Про себя Оспин подивился: и как этот непонятный человечишко умудрился получить такие сведенья… Вероятно, в Москве не у одного Павла были знакомые. Еще из урока, преподанного полицмейстером далекого украинского городка, Павел сделал вывод, что запираться – себе дороже. И что покаянную голову меч не сечет.
– Было такое, – согласился Павел и зевнул. – Но ознакомился с марксовым учением, осознал несостоятельность анархизма. И вот уже десять годочков как я коммунист. А вы, простите, с какого года в партии?
Чапаев снова улыбнулся, комиссар отмолчался. Но политического надзирателя убрать отказался:
– Так положено. Дабы осуществлять политическое руководство, отменять вредительские приказы. Заменить командира, ежели неприятельская пуля сразит вас…
Павел хотел снова заспорить, но, коснувшись «браунинга» решил: пусть будет.
***
Свой эскадрон Павел вывел из Лбищенска в раннесентябрьский день. Еще будто совсем не холодало и было даже жарко, но уже появились по-осеннему густые туманы.
Проводив уходящую конницу взглядом, дивизионный комиссар, как он сам говорил, «занялся напряженной трудодеятельностью». Сидел до поздней ночи, изводил керосин, чернила да бумагу.
Солдаты, глядя на освещенное окно, его деятельность характеризовали иначе:
– Ишь, снова ему, красному упырю, не спится… Никак снова доносец клепает…
Действительно на исписанных бумагах часто мелькали фамилии Чапаева и непонятного гостя. Отмечал преступную неосмотрительность комдива, пристрастие к езде в авто, вместо куда более уместных поездок в седле. Совершенно справедливо ставил в вину командиру отвратно поставленный учет красноармейцев. Вот, к примеру, выделено тов. Оспину почти сотня, а где это отмечено?..
Было исписано пять листов, кои дополнили уже изрядно пухлую папочку. После комиссар задумался, из жестяной кружки сделал глоток давно остывшего чая. Затем из нижнего ящика стола извлек пустую папочку, жирным пером крупно вывел: «Дело», чуть ниже и помельче: «На Павла Оспина». Еще мельче и ниже: «Заведено…»
Тут пришлось свериться с часами: уже пять минут как были новые сутки.
«…5 сентября 1919 года» – закончил надпись комиссар.
Достал лист писчей бумаги, принялся писать…
Свою работу закончил лишь к трем часам ночи.
Прислушался: город спал глубоким, наитишайшим сном. Сегодня даже не было слышно далекой канонады – Лбищенск находился в изрядном тылу…
Комиссар сладко зевнул, и прежде чем отправиться спать, свежее дело любовно поместил под замок в несгораемый шкап.
День определенно прошел не зря: хороший донос всегда пригодиться.
***
Тишина, в которую был погружен город, была обманчива. К городу оврагами пробрался казачий отряд. С криком, с гиком, с пальбой и жутко матерясь ворвались в спящий город, расстреливая ничего непонимающих красноармейцев. Комиссара убили на пороге, Чапаева ранили. Бойцы честно пытались спасти командира, перетащили его на плот, стали переплавляться через Урал. Переплыли-то переплыли, но прямо на плоту, посреди реки Чапай умер…
Похоронил командира тут же, на бережке, благо, казаком было не до того. Они грабили, набивая добром седельные сумки.
Конечно, на глаза им попался и металлический шкаф, закрытый на простенький замок. Предвкушая пачки ассигнаций, дверь взорвали динамитом. Но за сорванной с петель дверцей оказались только бумаги, заполненные аккуратным конторским почерком. Такие на самокрутки не пустишь – от чернил угоришь. Была бы зима – пошли бы в печь на распалку. И разочарованный казак бросил открытую папку назад, в сейф.
Налет был недолгим: все тем же оврагом казаки ушли из города. Но еще до того, как в городе закончилось безвластие, в кабинет проникли здешние мальчишки. Они забрали все, чем побрезговали казаки: чернильницу да набор перышек, папки с тесемочками… Взяли с собой и досье из сейфа. Почитали, но ничего интересного не нашли. Недолго поиграли ими в «министерство», а после – папки распотрошили, стали делать из исписанных листов хлопушки и кораблики. Пускать кораблики ходили к реке.
Но пушенные вниз по течению, к морю Каспийскому, кораблики не проплывали и версты. Волны бросали в бумажные челны воду, разворачивали листы. Листы стремительно набухали, шли на дно, чернила расплывались.
Дело на Чапаева и Оспина растворялась в реке, словно эскадрон в пустыне…
Эвакуация
Красные давили со всех сторон.
Часто лишенные иных новостей, кроме слухов, солдаты порой прикладывали ухо к рельсу, ведущему в сторону красных позиций. Утверждали, что слышали как многоколесно шумят воинские эшелоны, как крадутся неспешно бронепоезда. Кто-то даже утверждал, что слышал мелодию «Интернационала».
Добровольцев изгнали из правобережной Украины, прижали донцов. В районе Екатеринослава, пока еще в тылу бушевала махновская вольница.
«Всеслав Волхв» сперва направили назад к Харькову. Но пока шли – Харьков сдали. Подравшись около Лозовой, отступили, начали курсировать в районе Никитовки и Горловки, хотя даже самым отчаянным оптимистам было понятно: это ненадолго, тут не удержаться. Впрочем, оптимистов уже не имелось, равно как и неверующих: кроме как на Господа уповать было не на кого. Служились частые молебны, Андрей крестился вместе со всеми, но веры оставалось все меньше.
На карте в штабном вагоне Андрей отмечал положение фронтов. Картина получалась более чем прозрачная. На востоке и западе фронт выделялся вперед, а в своей середине, как раз в зоне действий «Волхва» проседал. Могло показаться, что многотысячная масса Красной Армии рвется в котел, паче, что в центральной части будто не было достойных целей.
Что им, нужна узловая станция Волноваха? Или находящийся в разрухе Мариуполь, который Махно и так регулярно берет?.. Или все дело в азовской воде, в которой срочно требуется помыть сапоги?..
Но нет… Целью был не какой-то город. Все равно, где Красная армия коснется полосы прибоя: в Мариуполе ли, в Таганроге, в Бердянске или под каким-то Мангушем. Все это предельно неважно. Главное – рассечь противников на две части: донцов и офицеров.
Ну а далее – бить по одному. Это – азы стратегии и тактики.
План был простой, прозрачный, а от того и более эффективный. И сорвать его не было никаких сил.
***
По случаю зимы Андрей велел перекрасить бронепоезд в белый цвет. Поскольку столько краски не имелось, воспользовались подручными материалами: разводили известь и ей белили вагоны.
– Вот он, спаситель России на белом бронепоезде! – шутили моряки.
– Уж простите, но белый конь в починке, – ответно зубоскалил Андрей.
Моряки свой бронепоезд так и оставили черным, лишь ясней навели «адамову голову», знак того, что будут драться до последнего.
– Куда отходить будете?.. – спросил кавторанг, после печальных улыбок.
– Еще не думал… – соврал Андрей. – А вы куда?..
– Тоже не думали, – ответно солгал моряк, и тут же поправился. – Но склоняюсь я к Севастополю. Все же город русских моряков… А ваш город каков?..
Аккум, – пронеслось в голове. Но вместо этого Андрей широко улыбнулся и ответил:
– Москвич я…
Моряк стал серьезней египетского сфинкса. Сказал:
– Вы это прекращайте…
И печальный зашагал через нарождающуюся метель.
***
А ближе к вечеру пришла весть, что Юзово захватили большевики. Правда их в ту же ночь выбили, но все дело было в том, что Юзово находилось в тылу у бронепоездов, и фронт в этих местах походил на незабвенный Тришкин кафтан.
Скоро пришел приказ по радио: бронепоездам отходить к Ростову или на Синельниково в зависимости от ситуации. Можно было еще двигаться на юг, к Мариуполю, в уповании на то, что все обойдется, что Белая армия покатиться на север. Пустые надежды. Ах, как жаль, что вдоль побережья не построили рокадную железную дорогу – неужели только на корабли и полагались?..
Ведь Мариуполь – тупиковая станция. Там только бросать состав, уходить либо морем, либо пешим порядком. Нет, не годиться…
В приказе еще говорилось, чтоб при отходе портить стрелки, взрывать нефтяные склады, поджигать угольные.
На вторую часть приказа Андрей махнул рукой: все равно уже не проверят. И без того страна в ужасной разрухе. Декабрь – студеный, а паровозы стоят без топлива. Вода замерзала в котлах, разрывала трубки.
