Тьен побежал к бочкам и забрался на самый верх. Несколько городских мальчишек заметили его, один пихнул другого локтем, и кто-то что-то сказал, но Кэл не расслышал. Остальные начали смеяться над Тьеном. Кэл мгновенно пришел в ярость. Брат не заслуживал насмешек лишь потому, что был маленьким для своего возраста.
Но сейчас был неподходящий момент, чтобы разбираться с другими мальчиками, и Кэл вместе с родителями подошел к бочкам.
Брат улыбался ему, стоя на одной из них. Он собрал возле себя несколько любимых камней разных цветов и формы. Камни валялись повсюду, но только Тьен умел им удивляться. После недолгих колебаний Кэл забрался на бочку – осторожно, чтобы не потревожить камни Тьена, – и ему открылся куда лучший вид на процессию градоначальника.
Она оказалась громадная: не меньше дюжины фургонов следовали за черной каретой, запряженной четверкой лоснящихся вороных лошадей. Кэл против воли разинул рот. У Уистиоу была всего одна лошадь – такая же старая, как он сам.
Неужели один человек, пусть и светлоглазый, мог владеть таким количеством мебели? Куда же ее ставить? И ведь были еще и люди. Десятки их ехали в фургонах или шли рядом большими группами. А еще десятки солдат в блестящих кирасах и кожаных юбках. У этого светлоглазого имелась собственная гвардия.
Наконец процессия достигла поворота на Под. Ехавший впереди кареты верховой направил ее и солдат к городу, в то время как большинство фургонов продолжили путь к особняку. Кэл совсем разволновался, когда карета неторопливо въехала на площадь. Неужели он и впрямь увидит настоящего светлоглазого героя? По городу ходили слухи, что новый градоначальник, скорее всего, будет кем-то из тех, кого король Гавилар или великий князь Садеас наградил за подвиги в войне за объединение Алеткара.
Карета развернулась так, что дверь оказалась обращена к толпе. Лошади фыркали и переступали ногами; возница, спрыгнув, быстро открыл дверцу. Из кареты вышел мужчина средних лет с короткой, тронутой сединой бородой. На нем был фиолетовый сюртук с кружевными манжетами – спереди до талии, а сзади длинный. Под сюртуком золотая такама – прямая рубаха до икр.
Такама. Их теперь мало кто носил, но старые солдаты, что жили в городе, рассказывали о тех днях, когда эти рубашки были популярным предметом одежды воинов. Кэл не ожидал, что такама до такой степени напоминает женскую юбку, но это хороший знак. Сам Рошон выглядел староватым и обрюзгшим для истинного солдата. Но он носил меч.
Светлоглазый окинул толпу взглядом. На его лице появилась гримаса, словно он проглотил что-то горькое. Позади него из кареты выглянули двое. Юноша с узким лицом и женщина постарше, с волосами, заплетенными в косы. Рошон изучил собравшихся, потом покачал головой и повернулся, чтобы забраться обратно в карету.
Мальчик нахмурился. Неужели он ничего не скажет? Толпа, похоже, была столь же потрясена, и люди начали возбужденно перешептываться.
– Светлорд Рошон! – позвал отец Кэла.
Толпа притихла. Светлоглазый обернулся. Люди подались назад, и сам Кэл съежился под его суровым взглядом.
– Кто говорит? – требовательно спросил Рошон низким баритоном.
Лирин шагнул вперед, подняв руку:
– Я, светлорд. Ваше путешествие было приятным? Возможно, мы могли бы показать вам город?
– Как твое имя?
– Лирин, светлорд. Я лекарь Пода.
– А-а, – протянул Рошон, – ты тот, кто позволил старику Уистиоу умереть. – Лицо светлорда помрачнело. – В каком-то смыс ле ты виноват, что я оказался в этой жалкой, отвратительной дыре.
Он фыркнул, забрался в карету и захлопнул дверцу. Возница за несколько секунд собрал ступеньки, прыгнул на козлы и начал разворачивать упряжку.
Отец Кэла медленно опустил руку. Горожане тотчас же принялись шушукаться, обсуждая солдат, карету и лошадей.
Кэл сел на бочку. «Что ж, – подумал он, – наверное, воин и должен быть резким, так?» Герои легенд могут и забыть о вежливости. Как однажды сказал ему старый Джарел, убийства и красивые речи не всегда идут рука об руку.
Лирин вернулся к ним; лицо у него было встревоженное.
– Ну что? – спросила Хесина, стараясь говорить весело. – Что ты думаешь? Мы выбросили королеву или башню?
– Ни то ни другое.
– Да? И что же мы выбросили?
– Точно не знаю, – сказал он и бросил взгляд через плечо. – Пару и тройку, наверное. Пойдем домой.
Тьен сконфуженно почесал голову, но Каладин ощутил всю тяжесть этих слов. «Башня» – это три пары в игре под названием шеелом. Королева – три тройки. Первая комбинация означала немедленный проигрыш, вторая – немедленную победу.
Но пара и тройка – это «мясник». Победа или проигрыш зависели от следующих бросков.
И, что важнее, от бросков остальных участников игры.
26
Спокойствие
Меня преследуют. Видимо, это твои друзья из Семнадцатого осколка. Думаю, они все еще блуждают, обманутые фальшивым следом, который я им подсунул. Им же лучше. Сомневаюсь, что у них есть хоть малейшее представление о том, как поступить со мною, если вдруг удастся меня поймать.
«Я находился в темном монастырском зале, – читала высокая и пухленькая Литима, стоя у пюпитра, на котором лежала открытая книга, – его дальние углы, куда не доставал свет, были словно залиты темной краской. Я сидел на полу, думая об этой тьме, о Незримом. Я не мог со всей уверенностью утверждать, будто знаю, что таится в ночи. Я предполагал, что там стены, толстые и крепкие, но как я мог это знать, не видя? Когда все сокрыто, что может человек считать Истиной?»
Литима, облаченная в фиолетовое шелковое платье с желтой окантовкой, являлась одной из письмоводительниц Далинара. Она читала великому князю, а тот разглядывал карты на стене своей гостиной. Комната была обставлена резной деревянной мебелью и украшена отличными ткаными коврами, привезенными из самого Марата. Блики от бриллиантовых сфер люстр играли в гранях хрустального графина с послеполуденным вином – оранжевым, не способным опьянить.
– «Пламя свечей. – Литима читала отрывок из „Пути королей“, того самого экземпляра, что некогда принадлежал Гавилару. – С десяток свечей догорали на полке передо мною. Каждый мой вздох заставлял их трепетать. Для них я был уродливым чудовищем, способным лишь пугать и разрушать. И все-таки, если бы я случайно оказался слишком близко, они бы уничтожили меня. Мое невидимое дыхание – ритм всей моей жизни, мои вдохи и выдохи, – могло с легкостью их прикончить, но мои пальцы не в состоянии сделать то же самое, не расплатившись болью».
Далинар в задумчивости крутил в пальцах перстень-печатку – сапфир с вырезанной на нем глифпарой «Холин». Рядом стоял Ренарин, в синем сюртуке с серебряной отделкой, с золотыми узлами на плечах, которые отмечали его статус принца. Адолина не было. Они с Далинаром старательно избегали друг друга после ссоры в Галерее.
