— Слышал? — фамилию Желавина он не назвал. — И могила ие берет. Соль высохшая. Пыль ядовитая.
— Так, говоришь, мертвую воду живая воскресила?
— Да вот испивается чудовищным. Сам видишь. Если так и дальше? Недра опустеют, родники высохнут, от морей останется соль. Не жалеют землю. Подлое слишком освободилось и разгулялось. Они, пожиратели жизни, погубят и сами сдохнут у мертвой воды. Куст снова в пустыне начнет собирать капли влаги тысячи лет.
— Жизнь не так беззащитна, как ты думаешь. Пожирание прервем!
— Нет, Дементий. Это заведенное. И мы всего лишь частички совершаемого. Но цель-то какая? Для чего?
— Не ломай ты голову, — сказал Дементий Федорович и положил руку на плечо Родиона, покачал. — Живи, Родя, и спуску не давай.
— Да как же, дорогой. Ведь прихожу к выводу, что все нагромождения ничего не дают. Все пустое.
— А жажда жить? Радость невероятная и беда от этой жажды? Тут все красота, и храм, и любовь. А твое от разума — от конечной точки его.
Подошла Юлия. Протянула Дементию Федоровичу матерчатый клубок с сушеной черникой. С того лета сбереглась в закромном себряковском ларе. Пахло от черники печным духом и вечерней давней, теплой порой.
— Когда с кипяточком заваришь и попьешь, — дала совет Юлия.
Дементий Федорович рассмеялся.
— Помните, гостинец в дорогу мне дали: каравай, лук и сала брусок. Бомбочки встретили посреди пути, на рассвете. Прыгнул я под откос. Лежу и чую, пахнет печеным и жареным, вроде как начинкой к пирогам на Майские праздники. После каравай из вещевого мешка достал. Что такое? В корке дыра, а внутри и лук жареный, и шкварки от сала и… осколочки.
Родион проводил Дементия Федоровича за огорожу.
Как-то уже и поредело в лесу, помялось, а сломанные деревья перекашивали бор.
— Ничего не слышно? — спросил Дементий Федорович.
— Да близко пока нет, — ответил Родион, поглядывая в лес. — Ты осторожнее. И форма у них наша, и документы. Заведут. Мешок на голову и в болото. Слышал? В лесу там, — показал Родион куда-то за фронт, — расправу учинили. Один бежал. Рассказывал. Из окружения шли. Двенадцать человек, два генерала с ними.
Ножами исполосовали. Медсестры, девчата, и их. Человек за водою пошел, а винтовку оставил. Говорит, все в нашей форме были. А выдал будто какой-то политрук.
— Бандит. Почтарь из тех мест.
Уехал Дементий Федорович.
Родион, опершись на палку, стоял перед дорогой.
Пламенел на стволах сосен закат, уходил за лес славянским племенем в багряных рубахах.
В поле, где высокая дорога открывалась небу, несла в лазурной дали облака на своем коромысле, но положистому склону в песке кипел на нивках розовый гречишный цвет медовым зноем — вековой курган. Лежали здесь французские солдаты. На вершину, видать, пригоршней прощальной положили ладанку с семенами родимой земли. Проросло семя кустиком. Летом пылал курган маковым пламенем нездешних цветов. Никто не ломал их и семя не брал под свои окна: видели люди слезы на цветах.
Дементий Федорович подошел к кургану. На земле, завернувшись в брезентовый плащ, сидел Стройков.
— Вот, только от Родиона, — сказал Дементнй Федорович. Устало сел, снял фуражку. — Говорил с ним. Уже слух про этого политрука.
— Хотелось бы и не тревожить вас, да, простите, надо, — сказав, Стройков ненастно взглянул на Елагина. — Только па равных, Дементий Федорович. Может, что и не так скажу, без обиды ко мне.
— Договорились.
Стройков повернулся, зашуршал плащом. Далеко над лесом из разных мест клубами взмахивал в высоту дым: вырывался из пожара.
— Для уяснения обратимся к той памятной для вас ночи. В избу к вам явился человек с холстинкой на лице.
Бандит, — напомнил Стройков. — Зачем он явился?
Убить? И вопросов до сей поры не было. Но, подумав, умный человек спросит: зачем лезть в избу, когда можно пулей на дороге? За все барин в ответе. Его и ловили.
А полез в избу. Зачем? Чтоб показать вам поближе да пострашнее холстинку на палке.
— Что это, твои домыслы?
— Не только. Да без них и нельзя, без домыслов.
Явился показать вам, что таковая холстинка существует.
Видели сами вы, военком. Вам вера. Все и пошло на холстинку. Лицо скрылось. Бандит через вас отвел взор от себя на несуществующее. Попробуй найди и поймай.
Хитрость самой мысли. Еще и подтверждение честным, вами, как свидетелем. Но когда оказалось, что Викентия Ловягина в ту пору здесь не было, заговорили о Желавине. Держим это в уме. Теперь вопрос еще: в чем, собственно, вина Желавина? Что можно сказать? Вопрос не к оправданию, а хочу еще разок разобраться, чтоб с затылка что не стукнуло. Никаких улик. И в избе вы его не видели. Что предъявить? Ничего.
— Письмо выдает подлеца.
— Письмо-то с оборотом. Что получается? Был обман, а вы этот обман без усмысла покрыли, будучи военкомом, проглядели бандита. Так?
— Что, суд?
— Да какой! Конца не видать. Ну, а для нас обоюдный. Что могу сказать? Все, как и вы, делал из честных побуждений: хотел найти убийцу. Как и вы, честно хотел стереть бандита с земли. Что добавить? Не все сразу делается. И у хорошего рыбака рыбка не всегда берет. А тут история со множеством лиц, и где начало, не знаю. Где-то в роду человеческом, в душе. А она по загадке, как и земля: на одном разная травка растет. Но человек отвечает. Про наш ответ еще доскажу. Как связалось, так и осталось в петельках. Не кружева распустил, да заново начал. Покажет свои узоры Желавин.
Все в порядке. Воевал на фронте, в гражданскую, работал уполномоченным по заготовке. Председатель. План выполнял. Письмо написал из честных побуждений. Все свои наблюдения и выразил. А ложь как смола вязучая: и в молитве прилипнет.
— А за узорами холуй ловягинский!
— У барина и девки постельные были, и вышивальщицы. Кто гнулся, кто руку тянул, щи варил, о лесах заботился. Отец Федора Григорьевича на лосиной охоте барина спас. И землицу получил наградную. Сынок-то вас охранял в ту памятную для вас ночь. Разбирайтесь!
— Федор Григорьевич честно служил.
— Не Желавину отвечать.
— Так и оправдаем его.
— А что у нас против? Только, проетите, возгласы.
Я думал, у вас есть хоть какая-то зацепка. Тогда в горячке разговора не все выяснилось.
— Но почему он скрылся?
— Чего-то опасался, или какая-то петелька с узора поползла. Не знаю. Но что-то поползло, и было убийство. Желавин топор на месте преступления не оставит и на крыльцо не бросит. Значит, кто-то другой.
— Вижу, разговор неспроста.
— Ложь, как моль, сама вылетает на свет… Скажите, вы первоначально жили в комнатке бывшего трактира?
— Да.
— А как поселились?
— Скажу вкратце. А что надо, спросишь. Когда еще на фабрике работал, с получки заходил в этот трактир.
Поесть щей. Рядом, да и варили вкусно. Достраивалась пристройка углом, окнами в сад. Летом там ставили столики. Так вот, работал плотник, молодой и все с песней. Как-то разговорились с ним о житье в деревне. Словом, познакомились. А после революции, уже в войну, случайно встретились. Взял его в полк. Стал моим ординарцем. Федор Григорьевич Жигарев, как догадываешься. После работы военкомом в этих местах вернулся в Москву. Трактир уже был закрыт, поделен на комнатки.
Подвернулся один знакомый по заводу-он временно и устроил с жильем. А на долгие годы. С новой квартирой на Калужской не сравнить, а сын все туда бегал.
Признаться, и я будто что потерял. Народ хороший, работящий, дружный. Нет-нет да и зайду. Жилось туговато: карточки. Чувствовалось, снова на войну.
— Знали и хозяина?
— Гордей Малахов. Жил в комнате, в той самой пристройке, в самом конце. Так и вижу за стойкой его в красной рубахе. Бывало, выходил народ послушать. Дело делал и слушал. Дурака за версту видно, а умного, осторожного и близко не разглядишь. Из таких. Приблизительно. Характер невозможно выразить.
— Почему же?
— Так вот и не знаю. И голову опустил, бывший хозяин. Горевал крепко. И па работу устраивался, и сапожничал — не получалось. Никак.
— Конечно, знали и жену его Дарью?
— Как же. Хорошо знал. Естественная, без хитрости.
— Значит, можно выразить характер: стерва ползучая, грязь или достойное. На достойном земля стоит, а терпит от грязн.
Дементнй Федорович улыбнулся.
— Гляжу, за словом в карман не полезешь
— Какие бы с души слова, хорошие. У костра с песенкои. Кому-то будет такое счастье.
— Разве не было, — сказал Дементнй Федорович. — Хорошее настроение, так и счастлив.
— Вам сильно поуродовалн жизнь. За что? Человекто вы добрый.
— Ас чего тебя на этот трактир потянуло?
Дементий Федорович вырвал из-под ног травинку. Из порванного у корня налилась пузырьком ярко-оранжевая капелька сока — незаметно средь зелени чистотела.
