с женой, гимназиста-оспопрививателя Г. Григорьева…[1975] Осенью 1919 года в Паначевской волости щетинкинцами был «после продолжительных зверских истязаний убит… выдающийся кооператор края, председатель Минусинского союза кооперативов Феоктистов»; они же в одном из сел замучили и депутата Учредительного собрания – учителя и эсера В. М. Острикова[1976].
Для сибирской деревни, исключительно бедной даже сколько-нибудь грамотными людьми, эти потери были невосполнимы. Но для партизан уничтожаемые ими представители образованного класса выглядели либо как вредные чиновники, наводящие «неправильные» порядки и мешающие, например, самовольно распоряжаться лесными угодьями, либо как ненужные интеллигенты-«белоручки», прислуживающие ненавистной власти. Убийства с надругательством над трупами жертв обусловливались патриархальными традициями народного правосудия, призванного очистить пространство от «чужих», а также стремлением унизить врагов, чтобы сделать еще живых беспомощными от страха и «менее вредоносными»[1977].
В мае 1919 года в № 41 «Канский вестник» сообщал, что партизанами в ограбленном селе Вершино-Рыбинском на Ангаре были убиты священник Семён Успенский, акцизный чиновник А. П. Соколовский, мировой судья Попов, лесничий Ермаков, богатый старожил Суслов, а также начальник почтово-телеграфной конторы и письмоводитель. Щетинкинцы настолько активно занимались грабежами окрестного населения и уничтожением сельской интеллигенции, что отношение крестьян Ачинского уезда к ним стало уже в начале 1919 года сугубо отрицательным. Так, Кантырское волостное собрание постановило: «…банду Щетинкина и самого его признать разбойниками и принять самые решительные и активные меры к [их] поимке…»[1978] Выступая на I Армейском съезде с рассказом о восстании в Ачинском уезде, сам Щетинкин признавал, что оно не имело такого размаха, как в Красноярском и Канском уездах, и объяснял свое поражение отсутствием должной поддержки со стороны крестьян, которые были недовольны насилием, в том числе над священниками и специалистами[1979].
Тем не менее террористические «достижения» щетинкинцев, пожалуй, уступили масштабам роговских зверств. Осенью 1919 года управляющий Томской губернией докладывал в Омск, что «население страшно запугано отрядами Рогова»[1980]. Комиссар действовавшего в Причумышье отряда И. Я. Огородников прямо указывал на крайнюю ненависть как своих людей, так и соседних отрядников М. З. Белокобыльского ко всем элементарно грамотным людям («смотрим, кто хорошо пишет, того убивать»). Другой видный партизан, К. В. Цибульский, возмущался тем, что партизаны Томской губернии (уже после краха белой власти) часто «убивали за то, что он интеллигентный человек, умывается три раза в день, носит очки и имеет старое рваное кресло»[1981].
Зверское отношение партизан к духовенству определялось тем, что подавляющее большинство священников являлись сторонниками белой власти. В конце 1922 года чекисты Забайкалья сообщали, что произвели «массовые аресты среди духовенства, которое поголовно вело контр-революционную работу в семёновских контр-разведках»[1982]. Больше всего разъяряла повстанцев проправительственная агитация священства при его большой авторитетности среди населения. О. М. Морозова и Т. И. Трошина сожалеют, что не располагают архивными данными, которые подтвердили бы известные им воспоминания современников об активном участии церковных людей Северной области в Гражданской войне[1983]. Однако для Сибири и Дальнего Востока таких данных известно немало.
Многие священнослужители активно сотрудничали с властями, выявляя партизан; могли лично участвовать в боях с ними, их допросах и даже казнях. Живший в селе Евгащино Логиновской волости Тарского уезда популярный священник-кадет и бывший офицер В. И. Богинский (Багинский) являлся вдохновителем и организатором дружины самообороны, в связи с чем ему приписали 63 убитых и сотни выпоротых большевиков и партизан[1984]. Весной 1927 года он стал фигурантом громкого судебного процесса, по которому был расстрелян вместе с сыном; однако в следственном деле нет никаких основательных обвинений даже со стороны свидетелей-коммунистов. А часть свидетелей, напротив, дала показания об успешных ходатайствах священника за арестованных перед начальником карательного отряда[1985].
Описывавший ситуацию в Минусинском уезде летом–осенью 1919 года журналист Н. К. Ауэрбах тогда же зафиксировал: «Я знаю одного протодьякона, начальника дружины, который утром расстреливал собственноручно захваченных красных, а вечером служил всенощную. Я говорил со священником, комендантом перевоза, не знавшим иных слов по отношению к красным, [кроме] как [„]расстреливать[“]. Другой священник отказал в исповеди приговоренному к расстрелу красному»[1986]. В Приморье во время боя с группой офицеров, гостивших в доме священника, сучанские партизаны во главе с бывшим местным учителем И. И. Глубоковым захватили и гостей, и хозяина, который тоже отстреливался. Затем, как и остальные пленные, священник был убит: «…проклиная революцию, ушел в „лоно авраамово“»[1987]. Партизаны демонстративно щеголяли в приметных одеяниях иерархов церкви. Так, адъютант коммуниста Будрина (сподвижника Я. Тряпицына) запомнился мемуаристу благодаря длинной черной архиерейской мантии[1988].
Были примеры и личной храбрости духовенства в борьбе с красными бандами. Мулла А. Газизов, ездивший в сентябре 1919 года агитировать татар против большевиков, в поселке Ново-Барсуковском Мариинского уезда был атакован четырьмя партизанами, потребовавшими его выдачи от хозяев дома. Мулла бросил гранату, заставив бандитов разбежаться, а их лошадей и раненного взрывом Е. И. Аггева захватил и доставил властям. Аггев оказался дезертиром из Томского полка и вскоре умер от тяжелых ранений[1989]. Алтайский партизан был впечатлен мужеством одного из батюшек: «Последним в комнату суда вошел полковой священник. На вопрос, добровольно или по мобилизации поступил в армию, отвечать отказался. „Ведите скорей!“ – пробасил он, обращаясь к конвоиру[,] и, гордо подняв голову, вышел»[1990].
Секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) писал: «В дни колчаковщины сибирские попы (не только русские) организовывали всякие „иисусовы полки“, „дружины святого креста“, „дружины зеленого знамени“, чтобы помочь Колчаку. Зато крестьяне-партизаны без особенного священного трепета „снимали челпаны“, попросту – рубили головы этим воинственным попам, когда те попадали им в руки»[1991]. По мнению И. В. Курышева, убийства священнослужителей, которые он называет массовыми и «потрясающими своей жестокостью», были характерны только для тех отрядов, где преобладали криминальные элементы, дезертиры и «лица с ярко выраженным маргинальным типом сознания»[1992]. Однако маргинальность и насыщенность дезертирами основной части повстанцев вполне очевидны.
Сведения о чудовищных расправах над священниками характерны практически для всех известных партизанских соединений Зауралья (и, насколько можно судить, для остальных регионов страны тоже). Как пишет современная исследовательница, восточносибирские партизаны «в большинстве случаев… жестоко расправлялись со священнослужителями, видя в них пособников белогвардейцев» либо налагали на духовенство контрибуцию за сохранение жизни священнику и его семье[1993].
Расправы над служителями веры и погромы церквей были пугающе массовыми и характерными для всех регионов активной партизанщины. В них зачастую проявлялось не столько желание за что-то отомстить, сколько характерная для маргиналов сознательная либо иррациональная жажда «переступить черту», совершить нечто, выходящее за рамки
