тысяч амнистированных уголовников сразу же принялись «за старое» – остановить их было некому, поскольку новоиспеченная милиция, состоявшая из добровольцев с белыми повязками на рукавах, была неспособна к какой-либо серьезной борьбе с криминалом. Пройдет совсем немного времени, и обыватели начнут со вздохом вспоминать фигуру городового, неизменно стоявшего на своем уличном посту.
Вместе с органами правопорядка исчезло и большинство прежних структур. Не стало губернаторов, потеряли всякое значение местные Думы. Теперь столичные власти в провинции представлял комиссар Временного правительства – лишенный какого-либо значения чиновник, совершенно неспособный хоть сколько-нибудь управляться с проблемами «своей» губернии. За его действиями ревниво следили многочисленные местные комитеты и советы, всегда готовые указать на «реакционность» комиссара Временного правительства.
Относительный порядок еще сохранялся в городах, зато деревня очень быстро ощутила слабость новой власти и не замедлила воспользоваться этим. Надежды петроградских властей на то, что продразверстка удастся им лучше, чем царским министрам, оказались развеяны самым жестоким образом. Вместо этого, не собираясь дожидаться никаких решений Учредительного собрания, крестьянские советы и сходы поспешили начать «черный передел». Помещичье землевладение было уничтожено – земля поделена, скот и инвентарь похищены, усадьбы разграблены и разрушены. 1917 год стал временем наиболее радикальных аграрных перемен в жизни российской деревни за последние несколько сотен лет.
Для Петрограда же все происходящее стало кошмаром наяву. В сложившихся условиях правительство могло рассчитывать лишь на крупных землевладельцев, так или иначе вынужденных продавать зерно по твердым ценам, однако теперь их земля перешла к крестьянам, которые были совершенно не настроены хоть сколько-нибудь идти навстречу требованиям и просьбам новых властей. Продовольственный кризис усиливался день ото дня, все чаще приводя к «городским бунтам».
Стремительно распадалась армия. Тыловые гарнизоны быстро стали настоящим бичом для местных жителей. Солдатские советы оказались неспособны противостоять анархии, а сами «нижние чины» как будто старались рассчитаться за все столетия «солдатчины» сразу. «Человек с винтовкой» оказался куда более значимым фактором, нежели образование или социальное положение. Не лучше было и на фронте – мартовская эйфория, когда солдаты охотно присягали новой власти, закончилась и наступили «революционные будни».
Узнав о начавшемся в деревнях «переделе», солдаты хотели только одного – поскорее вернуться домой. Бесконечно «совещаясь», они выносили все более «недоверчивые» и агрессивные резолюции, беспрестанно обвиняя офицеров и Временное правительство в тайном желании затянуть войну и восстановить «старый режим», что для одетых в шинели крестьян означало возвращение «дисциплины зуботычин» и необходимости вновь и вновь подниматься в атаку на германские пулеметы. Постепенно от декларируемого братства между солдатами и офицерами не осталось и следа – малейшего повода было достаточно, чтобы озверевшая толпа солдат набрасывалась на своих командиров и жестоко избивала их, зачастую до смерти. «Инцидентов» становилось все больше, средств воспрепятствовать этому – все меньше.
Практически повсеместной практикой стали так называемые «братания», участие в которых приняла значительная часть армии. Сходившиеся на нейтральной полосе с немцами и австро-венграми русские солдаты оказались весьма податливыми к пропаганде Центральных держав, не без успеха попытавшихся распространить практику «братаний» на весь Восточный фронт. Ставка и военное командование на местах всеми средствами пытались бороться с «дружественными контактами», не останавливаясь перед применением артиллерии, но полностью искоренить это «зло» так и не сумели.
В то же время, постоянно и демонстративно призывая Временное правительство и Петроградский Совет повлиять на солдат, военные перекладывали всю вину на гражданских, совершенно не желая признавать того, что процессы развала боеспособности вооруженных сил начались намного раньше февраля 1917 года. Однако, свою долю ответственности несли и новые власти. Помимо крайне неудачно составленного «Приказа № 1», оказалась весьма некстати и «революционная чистка» командного состава, начатая военным министром Гучковым. За считанные недели в отставку были уволены более сотни генералов и все командующие фронтами. Главным критерием отбора, помимо собираемых кустарным способом сведений о военных талантах отставленных, стала «политическая благонадежность». Не трудно представить себе последствия – в критические недели весны войска остались без командиров, с которыми худо-бедно, но уже успели сжиться. Более того, пример поданный «сверху» увлекал – и очень быстро солдаты начали самостоятельно выносить «лезоруции», требуя снять с должности того или иного офицера. Джин был выпущен из бутылки.
22 марта. Стоход
Первое же «боевое крещение» революционных войск обернулось тяжелым поражением. Оно было символичным – еще царское командование Юго-Западного фронта отправило своих солдат в западню, разместив армейский корпус на крайне уязвимых позициях завоеванного в 1916 году плацдарма у реки Стоход. Теперь расплачиваться за это пришлось бойцам «самой свободной армии в мире».
Укрепления русских войск не выдерживали никакого сравнения с германской системой окопов, да еще и просматривались неприятелем, удобно расположившимся на окрестных высотах. Атаке немцев предшествовала короткая, но очень эффективная бомбардировка химическими снарядами – уже к вечеру обе русских дивизии оказались фактически уничтоженными. В плен попало около десяти тысяч человек, тогда как немцы почти не понесли потерь.
Известие о разгроме на Стоходе разошлось по всей России – к этому времени цензура была фактически упразднена, да и во Временном правительстве считали полезным «встряхнуть» общество, напомнив о продолжающейся войне. В свою очередь, только что опробовавшие новую тактику «артиллерийского наступления» немцы надолго прекратили любые наступательные операции на Восточном фронте: обозначившийся развал русской армии, вкупе с усугубляющимся внутренним кризисом в самой России, должны были заставить Петроград начать мирные переговоры с Центральными державами. В этом убеждении немцы пребывали вплоть до начала лета.
27 марта. «Заем Свободы» и эмиссия
Революционная эйфория породила у населения ряд ожиданий, центральное место среди которых занимала надежда на улучшение социально-экономического положения. И в самом деле, разве не объяснялись в обществе все трудности военного времени исключительно нераспорядительностью, а то и прямой изменой «старой власти»? Но теперь, когда у власти Временное правительство – разве не будет все это исправлено?
В деньгах нуждались все – и новорожденная милиция, и многочисленные советы, и министерства, и даже дворники, потребовавшие увеличения оплаты своего труда, до исполнения желаемого прекратив уборку улиц. Петроград и Москва захлебнулись в мусоре, но это еще можно было пережить, а что делать если остановят свою работу заводы и фабрики? Их «обитатели», уже начавшие самостоятельно переходить на восьмичасовой рабочий день, постоянно поднимали вопрос о недостаточности заработной платы. Ее можно было поднять, но владельцы заводов и фабрик компенсировали все связанные с производством убытки за счет повышения цен на собственную продукцию, а это порождало очередной виток роста цен – и новые жалобы.
Временное правительство попыталось «изыскать внутренние резервы». Разговоры о новом займе начались еще в первые дни марта, но только спустя несколько недель
