— Ну а на личном?.. — мягко поинтересовался папа. — Замуж не собираешься еще?
— Нет. Ничего, — опустила Ульяна ресницы. Только-только успокоившееся сердце вновь застучало в висках, а взгляд лихорадочно искал, на чём бы сфокусироваться.
Столы в этом кафе поменяли на очень интересные: новые столешницы сделаны из натурального дерева. Вот и «вековые кольца», и каждый стол от края до края разрезает «ручей» или «река». Причем «вода» «течёт» вровень с поверхностью «суши». Синий и голубой, бирюзовый и зеленоватый оттенки создают эффект глубины, даже речная галька под «водой» кое-где рассыпана. Интересно, что за материал использован? Похоже на эпоксидку{?}[Эпоксидная смола]. Наверное, она и есть.
— И поэтому ты глаза прячешь, — с улыбкой в голосе негромко произнес папа. Всё-таки он знает её досконально. Кажется, помнит о ней всё. — Дочь?..
— Нет там шансов, — не отрывая глаз от гальки, пробормотала Уля. Пять камушков разного размера и цвета, от светло-серого до черного. Красиво. Два из них с белыми пересекающимися полосками. Очень изысканно, она бы хотела уметь создавать такую же красоту.
— Откуда такая уверенность? — уши улавливали его неподдельное удивление. — Кто этот счастливец?
Соскочить, бросив: «Ты его не знаешь»? Но ведь в том-то и дело – знает. Знает и, может, даже совет даст. А язык как к нёбу прирос, губы слиплись. Попытка назвать имя отозвалась неожиданной болью. Ульяна беспомощно уставилась на отца, понимая, что онемела. Ну как тут признаешься? Он, конечно, всё помнит, помнит их детьми. И наверняка воспринимал их отношения чуть ли не как братско-сестринские, а тут… Имя… Тишина несколько затянулась. Может, они бы так и продолжали молча сверлить друг друга взглядами, но на лице напротив вдруг проступило озарение.
— Егор наш, что ли? — чуть поведя бровью, предположил отец. Трюк, которым виртуозно владел он и который никогда не удавался ей. Этот вопрос звучал так… обыденно. В интонациях не проскочило ни грамма удивления, а приподнятая бровь означала, скорее, согласие с собственной догадкой. И нет, никто не упал в обморок. Даже глаза к потолку не закатил.
«Наш…»
Уля прикрыла веки. Она понятия не имела, зачем только что этим жестом подтвердила его умозаключение. Что она хочет услышать? Слова поддержки? Сочувствия? Предостережение? Мнение? Что?
— Парень всегда мне нравился, — откинувшись в кресле, с неприкрытым облегчением усмехнулся папа. — Выбрала правильно.
Одобрение отца как спящий вулкан пробудило, и теперь нутро обжигала лава из смешанных чувств: благодарности за понимание и принятие, за согласие с тем, что она имеет право на самостоятельный выбор. И в то же время – недоумения и протеста против лёгкости, с которой папа воспринял новости, хотя она прямым текстом сказала, что шансов нет. Он просто не знает… Ульяна яростно замотала головой. Наверное, ему со стороны её проблема покажется ерундовой, надуманной какой-то. Но он сам последний раз Егора четырнадцать лет назад видел, и то был еще безоблачный период их общения.
— Тетя Валя с дядей Артёмом… Ты ведь знаешь, мама тебе даже позвонила тогда, я помню, — выдохнула Уля. — Он… Стал другим, совсем замкнулся. Долго пил, водил к себе всяких, устраивал дебоши… Но в це…
— В общем, выбирался, как умел… — еле изменившись в лице, перебил её отец. — Не дай бог никому! Такое горе…
«Да, но… Да… Чёрт… Да…»
— Но в целом он один, ему будто никто и не нужен, и… — попыталась закончить мысль Ульяна. — И… это не всё. Очень долго мы вообще не общались. Тринадцать лет. Он… фактически вслед за тобой ушёл.
— Ушёл? — эхом отозвался папа. Вот тут-то на его лице и проступило то самое искреннее удивление, которого она ожидала несколько минут назад. — Почему?
— Не знаю, — тяжело вздохнула Уля. — Моей вины тут нет. Но общение прекратилось. Сейчас… возобновилось. Но, пап, для него я как малой была, так ею и осталась. Поверь.
— Значит, не знаешь ты…
Отец нахмурился. Сложив на груди руки и склонив голову, расфокусированным взглядом уставился в одну точку – задумался о чем-то. Над столиком повисла озадаченная тишина. Ульяна вновь на мгновение опустила глаза на столешницу, а пальцы бездумно потянулись к подвеске, на ощупь неожиданно теплой. Маленький кусочек дерева успокаивал.
— Смотрящий да увидит, — пробормотал он наконец. И, вскинув на неё глаза, неожиданно широко улыбнулся: — А ты… Ну какая же ты малая, дочь? Ты себя в зеркало видела?
***
Стрелки часов показывали почти шесть вечера, когда они с отцом разошлись. Время пролетело на скорости света. Может, поболтали бы ещё, да папе начали сыпаться звонки от Марины, так что лавочку пришлось сворачивать. Уля так и не нашла в себе сил сказать ему, как его любила, не призналась, что до сих пор где-то глубоко внутри сидит это чувство, но всё равно ей определенно полегчало. С души словно гигантский валун скатился, будто под лучами знойного солнца оттаяли ледники. На груди болталась подвеска-птица. И кто знает, в чем причина – то ли это банальное самовнушение, то ли и правда амулет способен влиять на состояние, то ли встреча оставила после себя такой эффект, – но внутри затеплилась надежда, что всё и правда обязательно наладится.
О признании отца касательно причин его ухода из семьи ещё предстояло как следует подумать. Уля понимала, что на размышления у неё будет вся ночь, когда ничто не сможет отвлечь её от процесса. А прямо сейчас её ждал недоделанный перевод, который, конечно же, сам себя не напишет. Мама упоминала утром, что во второй половине дня отлучится в институт – в преддверии учебного года там начинались всевозможные собрания и вообще суета, – так что обстановка дома должна располагать к спокойной работе. Каких-то две страницы текста, и можно будет подумать об ужине, а пока быстро перекусит заказанным в кафе сэндвичем, про который, погрузившись в разговор с отцом, напрочь забыла.
С этими мыслями Уля завернула во двор.
И тут же упёрлась взглядом в родную уже спину: Егор опять ковырялся в «Ямахе». Может, у него просто хобби такое: байк разбирать? Сердце ёкнуло, как этим летом ёкает каждый раз, стоит его увидеть, и без промедления ускорило ход. Черная футболка без рукава, подвернутые брюки-карго цвета хаки, чёрные кеды, перчатки на руках, какие-то железяки под ногами – всё как обычно. Напряженные плечи, шея, «думающий» загривок – всё как обычно. Присел на корточки, поднялся, стянул перчатку и тыльной стороной ладони вытер лоб, натянул перчатку – всё как обычно, когда он препарирует мотоцикл. Тогда почему она стоит как вкопанная? Почему, как под гипнозом, ловит глазами и записывает на подкорку каждое мимолётное движение, игру мышц, впитывает атмосферу, обстановку вокруг? Мотоцикл, родной двор, их дом, ласковый ветер, задорный детский смех, беспечное пение птиц, тёплый закатный свет? Эта картина отпечатается в памяти, кажется, навечно.
Стояла бы так и стояла, смотрела бы и смотрела. Но если долго пялиться кому-то в затылок, тебя как пить дать заметят, так что Ульяна заставила себя очнуться. Тряхнула головой, пытаясь разогнать мгновенно затянувший мозг туман, вздохнула поглубже и двинулась к соседу. Встала в метре за спиной, и ветерок донёс до ноздрей еле уловимый аромат нагретой солнцем древесной коры и смолы. Его куртка пахла так же. Но одно дело – куртка, а совсем другое – живой человек, которого можно коснуться пальцами в любую секунду, руку протяни. Вот так подойти сзади, обвить вокруг торса руки, прижаться щекой к плечу… И стоять. Молча. Он же как магнит!
Осознав вдруг, насколько роковую ошибку, не подумав, совершила, Уля поспешно сделала шаг назад. Её тень падала прямо на него, но он, увлеченно перебирая что-то под сидушкой, не замечал вокруг вообще ничего.
— Кхм… Привет. Что-то случилось? — чуть прочистив горло, поинтересовалась она негромко.
Егор, наконец, вскинул голову, разогнулся и обернулся. Лицо, на котором мгновение назад отражалась предельная сосредоточенность, чуть расслабилось, хмурые брови слегка приподнялись, а взгляд, скользнув сверху вниз, вернулся к глазам.
