Браумин через силу улыбнулся. На бледном лице Пони были написаны грусть и отчаяние.
— Мы обязательно встретимся, если не здесь, то на небесах, где рядом с нами будут Эвелин, Джоджонах и Элбрайн. Мои любовь и благословение с тобой, Джилсепони.
Пони кивнула и побрела прочь, не представляя, куда теперь идти. Ей хотелось вернуться в Дундалис, но путь туда сейчас, скорее всего, труднопроходим даже для могучего Дара.
Пони шла по знакомым местам, которые помнила еще с детства и по которым ходила потом, вторично вернувшись в Палмарис. Улицы показались ей непривычно тихими. Пони догадалась: жители города заперлись в домах, боясь розовой чумы. Но вот она с удивлением обнаружила, что на месте сгоревшего трактира ее приемных родителей выстроили другой — «Кости великана». Опасаясь, что на нее могут нахлынуть горькие воспоминания, Пони все же вошла внутрь. В зале, как и на улицах города, никого не было, за исключением двух знакомых и таких желанных лиц!
Бросившись к ней, Роджер и Дейнси едва не сбили Пони с ног. Дейнси без конца повторяла ее имя, не выпуская Пони из своих сильных объятий.
— Значит, ты все-таки решила поехать вслед за мной, — смеясь проговорил Роджер. — А теперь из-за зимы ты наверняка застрянешь в Палмарисе на несколько месяцев.
Дейнси возбужденно заулыбалась, но ответ Пони быстро согнал улыбки с лиц ее друзей.
— Я привезла Колин, потому что была не в силах ей помочь, — рассказала им Пони. — Сегодня утром она умерла.
— Розовая чума, — вздохнула Дейнси.
— Весь город пахнет смертью, — покачав головой, добавил Роджер.
Он подошел к Пони, желая вновь ее обнять, но она отстранилась и глубоко вздохнула, силясь не заплакать.
— Поехали назад, — предложила она Роджеру. — Домой. Я сяду на Дара, ты — на Грейстоуна.
Пони замолчала, увидев, что Роджер внимательно смотрит на Дейнси. Значит… значит, Роджер и Дейнси теперь больше, нежели просто друзья.
— Давно? — спросила она.
Потом опять замолчала и, подойдя к Роджеру, крепко обняла парня, радуясь, что он нашел себе такую замечательную и достойную спутницу, как Дейнси Окоум.
Но радость за Роджера растаяла, стоило Пони снова подумать о том, что именно привело ее на пустые улицы Палмариса.
ГЛАВА 28
НИЧТОЖНА СМЕРТНЫХ ЖИЗНЬ
В Хонсе-Бир пришла весна. Природа оживала. Люди продолжали умирать.
Фрэнсис прислонился к каменной монастырской стене. Ему было тяжело. Сквозь узкий прямоугольник оконца, там, на поле, под самыми стенами Санта-Мир-Абель, Фрэнсис видел людей — таких же, как он сам.
Их были десятки, может сотни. Но, в отличие от Фрэнсиса, люди эти были живыми призраками, медленно бредущими в утреннем тумане, который висел над полем у западной стены монастыря. Многие кутались в одеяла, стремясь хоть как-то уберечься от холода и сырости. Изможденные и истерзанные чумой, они скорее походили на живые скелеты, на странное скопище движущихся покойников. Такой виделась из монастырского окна эта тягостная картина.
Монахи Санта-Мир-Абель были бессильны им помочь. Братья бросали со стены монеты, одежду, одеяла и провизию, но преимущественно в плату за труд этих несчастных. По предложению магистра Бурэя магистр Мачузо нанял чумных больных для устройства цветочного кордона. Покуда жертвы чумы могли копать землю, протяженность этого охранительного цветника увеличивалась. Он растянулся на целую милю, окаймляя западную стену.
Фрэнсис смотрел, как те из больных, у кого еще оставались силы, голыми руками рыли землю. Ему хотелось биться головой о стену. Фрэнсис действительно несколько раз ударился лбом о ее шершавый камень, словно хотел убить охватившее его отчаяние и сознание собственного бессилия.
— Ничтожна смертных жизнь, — мрачно произнес он.
Это была строчка из стихотворения поэта, жившего в пятом веке и объявленного еретиком.
— Кальвин из Брионнэра, — раздался у него за спиной голос Фио Бурэя.
Фрэнсис вздрогнул и обернулся.
— Дерзкие слова, брат, — добавил Бурэй.
Рядом с одноруким магистром стоял отец-настоятель Агронгерр.
— Слова под стать нынешнему времени, — ответил Фрэнсис. — Кто сейчас не задумывается о смерти?
— Успокойся, брат, — сказал ему Агронгерр.
— Тот, кто верит в Бога, не боится смерти, — резким голосом отчеканил Бурэй, — Слова Кальвина из Брионнэра были написаны под диктовку страха. Кальвин знал, кто он. Грешник, которому грозило отлучение от церкви. Отсюда его страх перед смертью и сарказм по отношению ко всему, что имеет отношение к церкви Абеля. Все это подтверждено письменными свидетельствами.
Магистр Фрэнсис, усмехнувшись, покачал головой. Потом он закрыл глаза и печальным, взволнованным голосом стал декламировать стихотворение Кальвина «Юдоль смертных», за которое поэта сожгли у позорного столба.
Ничтожна смертных жизнь.Что может быть глупейЖилищ уютных наших средь полей,Надежд, где все известно наперед,И грез о том, что нас за гробом ждет?
Ничтожны души смертных; каждая несетВ себе фальшивых озарений взлетИ ложный свет, смущающий умы,Сулящий уберечь их от кромешной тьмы.Мы отрицаем правды беспощадный глас,Что черви ночи вечной разъедают насИ что вольготно жить личинкам ихПод кожею у нас — безгрешных и святых.
Светлы надежды смертных, словно детский вздор:Воздушных замков шпили, призрачный простор,И песни ангелов, и тысячи чудесНас ждут на вечном празднике небес!
Нас сумрак ночи вечной лишь смешит —Что тьма? Ее молитва наша сокрушит.И раем сделает она тотчасРеальный, страшный мир, что окружает нас.
Довольно сказок! Я не так уж глуп,Чтоб верить, будто, мой покинув труп,Душа уйдет навеки в мир иной…Нет, сгинет все, что прежде было мной.
— Я знаю об этих письменных свидетельствах, брат, — тихо сказал Фрэнсис, закончив чтение и открыв глаза. — Я знаю, что, когда во время чумы Кальвин прочитал «Юдоль смертных» братьям Сент-Хонса, его стихи восприняли как редкостное по своей глубине самонаблюдение.
— Как пища для размышлений, — поправил Фрэнсиса Бурэй.
— И только потом, когда Кальвин начал читать свои мрачные стихи на улицах, церковь забеспокоилась, — заметил Фрэнсис.
— Потому что о некоторых вещах нельзя говорить открыто, — сказал Бурэй.
Фрэнсис горько усмехнулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
