– Как увижу ее в следующий раз, передам ей твои слова.
– Джо, ты не можешь…
Но он щелкал пальцами, подзывая Ната, и уходил, не дослушав. Он никогда не позволял матери указывать ему, что он может делать, а чего не может.
Снега выпало четырнадцать дюймов, и дом Фредериков напоминал рождественскую открытку. Джо расчистил крыльцо, но перила по всей длине украшали ледяные наросты. Когда-то давным-давно Роланд Фредерик сделал странную вещь – выкрасил дом в желтый цвет. Краска выцвела, но дом все равно выделялся на фоне снега и выглядел ярким и уютным, несмотря на то что внутри было так же холодно, как и снаружи.
В письме, которое Джо получил от Минни, говорилось, что она возвращается, чтобы занять должность завуча в школе Северного Ашертона. «Не слишком восхищайся мной, – писала она. – Мне кажется, работа в основном заключается в том, чтобы подсчитывать учеников и следить за наказаниями. Миссис Эллингтон забеременела, и они не могут позволить детям это увидеть, вот мне и дали работу!» Она не сообщила, будет ли с ней Лоис, но когда она приехала четыре дня спустя, за рулем сидела именно Лоис. Джо хорошо подготовился – он растопил печь в подвале, а Розанна застелила постели. Наверху и внизу горел свет, и большой дом излучал радушие и уют. Минни не позволила Джо затащить ее багаж на крыльцо или вверх по лестнице. Она поблагодарила его, пожав ему руку. Под теплой фетровой шляпой ее волосы были собраны в пучок. Ну а Лоис, одетая в меховые сапоги и подбитую мехом шапку, стояла на месте, пока он заносил в дом ее чемоданы.
– Ох, видел бы ты помойку, в которой мы жили, – сказала она.
– Какая же это помойка, – возразила Минни. – Вполне респектабельное и чистое место.
– А окно моей комнаты выходило на вентиляционную трубу. Я не могла дышать.
– Есть вещи и похуже вентиляционных труб, – заметила Минни.
– Конечно, есть! – согласилась Лоис. – Толпы народа!
Минни повернулась к Джо и пояснила:
– Для нее десять человек – уже толпа.
– А разве нет? – спросил Джо.
Лоис зашла в гостиную. Теперь оттуда убрали кровать миссис Фредерик и предметы ухода за больной. Джо и Розанна попытались вспомнить, как все было раньше, и расставили стол и стулья так, как они помнили. Розанна даже натерла пол воском. Гостиная, напоминавшая выставочный зал с панелями и застекленными полками, всегда была самой красивой комнатой в доме, в гостиной следовало устраивать вечеринки при свечах. Как говорил Уолтер, это был городской дом, который зачем-то переправили в деревню. Вернувшись, Лоис радостно воскликнула:
– Дом, милый дом!
Минни вытащила шляпные булавки и положила шляпку на полку возле камина.
– Что ж, девочка моя, – сказала она, – тебе стоит решить, чем ты будешь здесь заниматься, вот и все, что я могу сказать.
– Мама делала консервы, пекла, вымачивала персики в бренди, шила, вязала, вышивала наволочки. Она всегда напевала себе под нос и пробовала что-нибудь новое.
– Солнышко, ты же ничего из этого не умеешь.
– Ну так научусь. Все лучше, чем вести бухгалтерию.
Когда Минни отвернулась, Лоис взяла Джо за руку и поцеловала его в щеку. А еще она пригласила Ната в дом и разрешила ему забраться на диван. Джо вернулся к себе только после девяти. Дома он вымыл посуду и убрал ее в шкаф.
Первого мая Энди получила из дома письмо, в котором говорилось, что скончался дядя ее матери, Ойген, последний, кто еще застал в живых ее двоюродного прадеда Йенса. Йенс умер в тысяча восемьсот девяностом и так сильно ненавидел всю свою живую родню, что завещал, чтобы его состояние не трогали до тех пор, пока все они «не уберутся и не смогут причинить больше вреда», все, даже младенцы. Состояние, вложенное в какие-то облигации, выросло так же сильно, как и семья, и каждый родственник каждого поколения должен был получить одинаковую сумму, две с половиной тысячи долларов. Через два дня после этого Фрэнку позвонил Алекс Рубино и спросил, не хочет ли он вложить деньги в дом на продажу в Элизабет, Нью-Джерси, – точнее, не дом, а целый квартал. Вспомнив все те безделушки, которые Рубино набрал в Германии и отослал домой, а также мутоновую шубу Пэтти и синий «Понтиак» Рубино, Фрэнк ответил:
– Возможно.
Рубино рассмеялся.
Сделка была отличная. Знакомый Рубино собирал группу инвесторов, чтобы выкупить квартал на Бонд-стрит в Элизабет. У них оставалось около четырех недель, прежде чем до него доберется государство. Губернатор Дрисколл поклялся установить там шлагбаум к ноябрю пятьдесят первого, через восемнадцать месяцев. Поскольку он отвел себе такой краткий срок, государству не хватало людей, чтобы добраться до каждого фермера, торговца и домовладельца с правом на землю, так что, имея определенное влияние, кто-нибудь мог бы опередить его, заключить кое-какие сделки, а потом получить прибыль. Кое-кто из домовладельцев рассчитывал, что у них выкупят дома, когда станут расширять аэропорт Ньюарка, и теперь злился, что расширили его в другую сторону, из-за чего рядом с ними денно и нощно садились и взлетали самолеты, а выбраться с этой земли у них уже не было возможности. Для инвестора их недовольство все равно что золото. Все эти люди, по крайней мере те, кто не глухой, с радостью возьмут наличку.
– Сколько ты хочешь? – спросил Фрэнк.
– Сколько у тебя есть? – ответил Рубино.
Фрэнк дал ему две тысячи двести, подумав при этом, что двенадцать лет назад Уолтер мог бы продать за такие деньги ферму.
Четвертого июля Джо устроил вечеринку. Обнаружив у себя в почтовом ящике приглашение
