о переезде в Мэриленд, потому что если бомба упадет на Вашингтон, ветер отнесет ядерное облако подальше от одних городов и в сторону других. Один приятель, которому он доверяет, переехал во Фредерик, но оттуда до работы сорок миль…
Если Энди что-то и заметила, то ничего Фрэнку не сказала. Сам же Фрэнк сомневался, что его состояние имеет какое-то отношение к войне, да у него в доме и не было ничего, что напоминало бы о войне. Единственным напоминанием, если можно это так назвать, служила фотография его отца с двумя товарищами времен Первой мировой, настолько выцветшая, что троих парней трудно было отличить друг от друга. Иногда Фрэнк вглядывался в нее, стараясь почувствовать что-нибудь к этому юноше, его отцу, или связать день, когда фотография вновь увидела свет, с тем, чем он сам тогда занимался. Он был в тренировочном лагере, пробирался сквозь заросли на плато Озарк. Но никаких чувств он не испытывал.
Летом, когда они, покрытые потом, широко раскрыв все окна в квартире, пытались поймать хоть какой-то ветерок, ребенок как будто бы рос на клетку в минуту. Энди заявила, что никогда больше не станет рожать осенью, но какое время года лучше всего подходило для этого? Она страшно расстраивалась, что стала такой огромной в жару, но кому же хочется все лето бороться с тошнотой, а на зиму покупать совершенно новые уродливые наряды? Это была дилемма. Иногда, стоя перед шкафом, она говорила:
– Я вижу, как все выходит из моды прямо у меня на глазах.
Однако Фрэнк считал, что она в целом выглядит хорошо. Она была высокой, и со спины даже не было заметно, что она беременна, вплоть до прошлого месяца. У нее не отекали лодыжки, как у Лиллиан, и она легко передвигалась, гуляя по району. Повсюду встречались беременные женщины и новорожденные младенцы; днем и ночью все обсуждали их нужды и желания. О вложении они поговорили только раз, когда Энди сказала:
– Странные это были деньги. Я никогда не слышала о дяде Йенсе. У нас все еще есть наши накопления и выплаты ветеранам.
В Левиттауне теперь были дома не просто с собственной стоянкой, но и с телевидением и антенной. Они дважды ходили смотреть модели.
Когда где-то около первого октября позвонил Рубино и сообщил, что у него для Фрэнка семь тысяч, тот не поверил своим ушам. Рубино в данный момент жил в Вашингтон-Хайтс, поэтому Фрэнк встретился с ним в баре неподалеку от старого завода «Сперри» в Лейк-Саксесс. Войдя в бар и осматриваясь в поисках Рубино, Фрэнк решил, что у Рубино, наверное, какие-то планы на завод «Сперри», где сейчас был штаб ООН, пока строилось их собственное здание, и поэтому он здесь. По мнению Фрэнка, если бы Рубино сумел выжать хотя бы дайм[96] из каждой страны в составе ООН, он счел бы это своей величайшей победой.
Завидев Фрэнка, Рубино похлопал себя по карману пиджака, но Фрэнк догадывался, что ему все равно придется вытягивать у коротышки макаронника свои деньги. Рубино пребывал в отличном настроении и пил уже третий стакан виски с содовой. Фрэнк заказал мартини и спросил:
– Что происходит в Лейк-Саксесс? Весь район ходит в каких-то шапочках. Не думал, что это место тебе по душе.
– Ермолки. Они называются ермолки, и тебе нужно научиться произносить это слово и с десяток других, а иначе будешь говорить, как деревенщина.
– Каких, например?
– Например, «поц».
– Я знаю, что такое поц, рядовой.
Оба сделали еще по глотку. Рубино снова похлопал себя по карману и сказал:
– У меня есть еще одна идея.
– Я бы хотел увидеть плоды первой идеи.
Рубино оперся о стойку и посмотрел на Фрэнка, затем сунул руку в карман пиджака и вытащил конверт. Конверт был пухлый. Он положил его Фрэнку на колено и сказал:
– Тебе улыбнулась удача, капрал.
– Надеюсь.
Рубино пожал плечами и допил виски.
– Не всем так свезло. Шлагбаум могли поставить с другой стороны. Мы и там выкупили кое-какую недвижимость.
Он поднял палец. Подошел бармен, и Рубино заказал еще виски. Фрэнк никогда не видел, чтобы он так много пил. Наверняка поэтому он и проболтался про другое вложение.
– Я не собираюсь сейчас их пересчитывать.
– Делай что хочешь, капрал. Но я тебе говорю, тебе стоит посмотреть это местечко. Знаешь что? Оно приближается к городу и поэтому заполняется очень быстро. Хороший воздух. Вид на залив. Здесь живет Сид Сизар[97]. Знаешь, кто это?
Фрэнк покачал головой.
– Самый смешной человек из ныне живущих. Ну про братьев Маркс-то ты слышал.
– Возможно.
– Они тоже здесь живут. Я подумываю купить четыре участка. Больших. Домов на шесть хватит, потому что они все смежные. Придержим их годик и утроим наши деньжата.
– Сколько деньжат мы утраиваем?
– Если вложишь семь, получишь втрое больше.
– А ты сколько вкладываешь?
– Десять, примерно так.
– Я подумаю, – сказал Фрэнк.
– Думай до завтра, потому что я должен сделать предложение.
– Один из тех домов в Левиттауне спокойно принесет восемь тысяч.
– Нельзя делать деньги там, где живешь, – сказал Рубино.
Фрэнк не то чтобы злился, когда пятнадцать минут спустя они вышли из бара. Его охватило очередное чувство, которого он не понимал. Конверт был надежно спрятан во внутреннем кармане пиджака, а поскольку было холодно, он застегнул пиджак и намотал вокруг шеи
