шарф. Они шли дальше. Свет уличного фонаря окрашивал припаркованный у глухой кирпичной стены голубой «Понтиак» в песочный цвет; может, из-за этого он сорвался. Его собственный «Студебекер» стоял за углом.
Рубино сунул руку в карман пальто и достал ключи. Секунду спустя Фрэнк прижал его к кирпичной стене, надавив рукой на шею, как сам Рубино однажды поступил с лейтенантом Мартином в Монте-Кассино (неужели это было всего шесть лет назад?), и в точности как Рубино тогда, Фрэнк ощупал его карманы в поисках оружия. Ничего не нашел.
– Я не хочу становиться одним из тех инвесторов, которые потеряли деньги, потому что ты не туда их вложил, Рубино, – сказал он. – Алекс. – Рубино попытался высвободиться. Фрэнк надавил сильнее; Рубино начал задыхаться. Фрэнк был выше его на шесть дюймов и уж наверняка тяжелее на тридцать-сорок фунтов. – Ты многому меня научил, рядовой.
Рубино выбросил руку вперед, но Фрэнк перехватил ее и прижал к стене.
– Я просто хочу, чтобы ты четко понимал мои намерения. Если все в проигрыше, то я не возражаю. Это я пойму. Но если ты выигрываешь, то и я тоже. Понял?
Рубино снова захрипел, и Фрэнк чуть ослабил хватку. Рубино закашлялся, потом хрипло проговорил:
– Я бы никогда не наколол тебя, капрал. Ты должен это знать.
– Я никогда не забуду этих твоих слов, рядовой.
Рубино потер рукой шею и кивнул.
– За руль сесть можешь? – спросил Фрэнк.
Рубино пожал плечами, но сел в машину. Похоже, случившееся не сильно удивило его, зато он немного протрезвел. Фрэнк смотрел, как он уезжает. Может, эта встреча преподаст Рубино два урока, один из которых – что надо меньше пить. На следующий день Фрэнк позвонил ему и сообщил, что готов вложить шесть штук в новый проект. Голос Рубино звучал нормально. По его прикидкам, они смогут реализовать свое вложение через девять-двенадцать месяцев, не позже. Фрэнк поблагодарил его. Чувство, посещавшее его перед сном, бесследно испарилось и не вернулось, даже когда родился ребенок. Фрэнк выкинул его из головы.
Энди назвала свою дочь (семь фунтов, пять унций) Джанет Энн, а Лиллиан назвала своего сына (семь фунтов, семь унций) Дин Генри. На День благодарения Фрэнк, Энди и Джанет, которой исполнилось шесть недель, поехали на поезде в Вашингтон. Лиллиан поставила для Джанет вторую колыбельку. Колыбельки весь день стояли внизу, а после ужина их относили наверх. (Обед – в Вашингтоне это называлось обед, но Лиллиан все равно называла это ужином, и Энди тоже. Только по этому можно было понять, что она из Декоры, Айова, а не из Бедфорд-Хиллс, Нью-Йорк.) Они приехали в среду поздно вечером, поэтому Лиллиан как следует рассмотрела малышку только на следующее утро. Дину было только две недели, но Лиллиан чувствовала себя нормально. Стоило ей вернуться из больницы, как Тимми и Дебби так загоняли ее, что у нее почти не было времени передохнуть. Трехчасовые роды, от первой боли до рождения, – это пустяк. Скоро она станет как мама, разве что не будет вставать в день родов и доить шесть коров еще до завтрака.
Артур рассмеялся.
– Вряд ли она так делала.
– Нет, конечно, но она родила Генри в полном одиночестве в комнате Фрэнка во время сбора урожая. Джо первым его увидел, когда пошел в дом за носовым платком. Наверное, стоял там и сморкался. Фрэнк, вы с папой собирали кукурузу, да?
– Не помню, – ответил Фрэнк.
– Все ты помнишь, – сказала Лиллиан и ткнула его пальцем.
– Совсем не помню, – возразил Фрэнк.
Стояла неплохая погода, так что прежде чем Лиллиан решила подавать индейку в пять часов (не очень рано), Артур и Фрэнк повели Тимми и Дебби на долгую и – все на это надеялись – утомительную прогулку по Джорджтауну, а Лиллиан и Энди занялись подробным сравнением младенцев. Они сели друг рядом с другом на диване и, разложив детей у себя на коленях лицом вверх, стали постепенно разворачивать одеяльца. Дин был слишком мал, чтобы возражать, но Джанет немного покапризничала.
«Наверное, – думала Лиллиан, – подобное сравнение не совсем в пользу Дина, но он родился на неделю позже срока, и у него целая копна волос – темных, как у Артура. Нос не стал плоским во время быстрых родов, и особого косоглазия не было. У него были длинные пальцы и длинные стопы, стройные руки и ноги, совсем как у Тимми, а вы посмотрите на него (если сможете, конечно, – ведь большую часть времени он куда-то лезет)». У Джанет же, как и у всех светловолосых детей, кроме самой Лиллиан, если верить маме, были тонкие волосики, которые отрастут позже, а пока была только золотая корона вокруг головы и две прелестные ямочки на щеках.
– Не уверена, что за ямочками будущее моды, – сказала Энди.
Глаза Джанет были ярче и синее, а губы уже полные и четко очерченные. При рождении ее рост был двадцать один с половиной дюйм. Лиллиан, сама невысокого роста, заметила:
– Она будет высокой, – а Энди, сама высокая, ответила:
– Это не всегда хорошо.
– Но ты уже сбросила вес. Посмотри на меня. Мне еще худеть и худеть.
– Моя мать говорит, после первых родов всегда легче сбросить вес.
– Может быть. Не знаю. У меня такое чувство, что в этот раз придется постараться, а от Артура никакой помощи, потому что ему с каждым блюдом подавай масло, масло, масло и сливки, сливки, сливки.
Энди повернулась и поцеловала ее в щеку.
– Но у меня такая плоская грудь, даже при кормлении. Если зайти в бутик «Диор» в Нью-Йорке, как я делала каждую неделю, начиная с седьмого месяца, просто для улучшения настроения, то
