Возглавлял поход близорукий до безобразия учитель словесности, назначенный на эту должность с молчаливого всеобщего согласия батюшкой. В руках у него была карта сопредельных уездов, найденная в осиротевшем кабинете географии.
Поход продолжался шестой день. Ветер мел снег, смешанный напополам с пылью и песком. Дул он, правда не в лицо, а откуда-то сбоку из степей. Но легче от этого не становилось. Пыль забивалась под одежду, хрустела на зубах.
Впереди шел учитель словесности, после него – батюшка. Его изрядно опустевшая котомка была за спиной, в руках – икона. Ветер тер песком по святому лику. Чтоб немного подбодрить идущих сзади, батюшка пел псалмы.
Все чаще звучал псалом известный, может быть даже банальный, но более всего подходящий к положению:
«… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.…»
Остальным разрешалось молиться про себя.
И странное дело: помогало. Отвлекало от голода, позволяло монотонно сделать еще один шаг. Еще на один шаг ближе к теплу, к Персии… Еще на шаг дальше от большевиков…
Персия-то может быть и становилась ближе. Но большевики дальше не желали удаляться. На склоне дня беженцы были удивлены пренеприятной фата-морганой, столь редкой во время предзимнее. На небе отражалась бухта, по берегу которой беглецы прошли третьего дня. Кроме бухты было отчетливо видно солдат в буденовке и с красным знаменем – очевидно, что опустевшего города им было недостаточно и теперь они гнались за беженцами.
Была самоутешительная мысль: а, может, мираж сыграл злую шутку, показал вовсе то, чего нет, сложил две картины. Но в одну ночь ветер донес далекий звук артиллерийского выстрела. Уж непонятно, зачем красноармейцы решили пострелять. Может, проводили учения на марше? Может, захотелось разрушить приметную скалу, туземное капище?..
Из последних сил, но беглецы зашагали еще быстрее.
К вечеру, когда степную дорожку можно было едва разглядеть, учитель скомандовал привал. Расположились в овраге, где ветер был не так силен.
Проходя мимо телеги, учитель услышал, как ребенок ослабшим голосом разговаривает со своей мамой:
– А Персия оттого, что там растут персики? Там, значит, тепло, хорошо… Мама, а когда станет тепло?..
Не выживет, – пронеслось в голове у учителя. Не станет ему тепло – помрет в дороге дня через три, может быть через неделю. Вчера от выпавших испытаний умер первый ребенок – мальчонка трех лет. Могилу рыть не стали: было некогда, нечем, да и земля замерзла. Поэтому тело закопали прямо в снег. Мать погрустила четверть часа и заспешила за уходящей колонной.
Отягощенный тяжелыми мыслями, учитель присел за большим валуном за камнем рядом с батюшкой.
Сообщил тому:
– Я не Моисей – я не могу водить по пустыне людей ни сорок лет, ни даже две недели. Еще пару дней и люди начнут падать и умирать десятками, а через неделю – не будет никого. Ибо я не и не Христос – я не могу накормить тремя хлебами и десятка страждущих. Может, развернуться, пойти навстречу красным – пусть милостиво нас расстреляют?..
Хлебов, впрочем, и не имелось: выходя из города, брали воду, сухари и драгоценности. На последние полагали сменять провиант у встретившихся туркменов. Но те будто назло куда-то откочевали с прибрежной полосы – за все время голодного и холодного похода им не встретилось ни души.
Воды оставалось совсем мало. Родители собирали снег, топили и грели его в ладонях, чтоб напоить своих чад этой толикой.
– И думать не моги! Господь всемилостивый нас не оставит, явит чудо. Не может не явить, – отвечал батюшка.
И чудо произошло. Явилось в виде не Ангела Господнего, а мальчишки-юнкера, с трехлинейкой в руках.
– Город! – сообщил он, пытаясь отдышаться. – За теми холмами – город…
Учитель сверился с картой.
– Бес знает что! Тут нет городов…
– А я говорю – есть! Вон с того холма его видно.
– Бред, мираж… Очередная фата-моргана.
Но мираж в сумерках – это было слишком.
Учитель едва не сказал: «Вам от недоедания мерещится». Но удержался: могло статься, что юнкер как раз так выпрашивал себе добавку к ничтожному пайку.
Но юнкер оказался человеком навязчивым:
– Да что мы спорим! Давайте вместе пройдем и посмотрим.
Кряхтя, учитель словесности поднялся и пошел вслед за юнкером.
Взобрались на холм.
– Вот видите… Нет никакого города…
И тут подул ветер из пустыни, туман не прогнал, но сделал его реже. Через белесую пелену проступили контуры зданий, и, что куда важнее – яркие огни.
– Чудо! – крикнул батюшка.
И тут же заспешил по лагерю:
– Чудо, рабы Божьи, чудо явил нам Господь! Восстаньте, отряхните усталость!
И народ поднимался, снова собирался в колонну. Идти было отрадно недалече – всего версты две. Шли, сдерживая дыхание, не произнося слова – боялись спугнуть.
Но вот что странно: к сему городу не имелось дорог. Как сюда люди попадают? Приплывают по морю? Но зачем?..
– А ежели и там большевики? – спросил сомневающийся учитель и тут же себя успокоил. – Ну и пусть стреляют… Чем так мучиться – лучше помереть. Детей, может и не тронут…
Их, конечно же заметили с охранной вышки.
У ворот их встретил казак с винтовкой наизготовку. Но на его шинели было видно погоны: стало быть не большевик – и то хорошо…
– Стой, куда прешь! – крикнул казак. – Стой, курва-мать! Стрелять буду!
И действительно: он передернул затвор, стрельнул. Правда поверх голов – и за то спасибо. Но было это лишним: дойдя до забора из колючей проволоки, остановились.
Один казак быстрым шагом отправился к домам и скоро вернулся со здешнем градоначальником.
– Кто таковые? – спросил Латынин.
– Беженцы мы… – отвечал за всех учитель. – Добрый человек! Не погуби! За нами большевики гонятся… Если принять не можешь, то обогрей на ночь, воды дай и мы далее пойдем. Нету мочи в такой России оставаться.
Латынин думал недолго. Бросил казаку:
– Отворяй ворота…
***
Пришедших развели по домам: получилось, что называется: в тесноте, да не в обиде. Беженцы старались вести как можно скромнее, тише, но сердобольные горожане угощали их чуть не лучшим куском. И просили не тишины, но рассказов.
Спрашивали:
– А, правда, что большевики дикие сердцем?.. Что Христа ненавидят?
И батюшка кивал, рассказывал, как в первое свое пришествие в город большевики из освященных пасхальных куличей делали бутерброды: мазали их маслом, поверх клали куски колбасы. Про то, как они без меры употребляли церковное вино, а перед ними под граммофон плясали девки, голышом, но в кокошниках.
В другой избе у дочери тамошнего предводителя дворянства выспрашивали:
– Верно ли говорят, что в руки большевикам лучше не попадаться? Что они ту же пленных расстреляют?
– Ну что вы! Большевики не такие! Не расстреляют! Они куда хуже! Они вас сперва мучить будут.
Ночь вступала в свои права. Город, страдающий тревожными снами, засыпал…
***
На утро к батюшке и учителю словесности явился посыльный, позвал их на совет, в здание к градоначальнику.
В кабинете было людно, но имелся только один военный в чине пехотного капитана. Остальные показались учителю ареопагом – сборищем мудрецов. Своей учительской душой он понял, что окружают его существа высшего порядка, нежели он сам – ученые.
На ареопаге, конечно же, ни батюшка, ни сам учитель право голоса не имели.
Начался разговор: расспрашивали: откуда они, как долго идут.
Шульгу интересовал численный и качественный состав войск. Об этом сообщить ему было почти нечего: имелась телеграмма с предупреждением, что на город движется большевицкий полк, да мутное изображение фата-морганы.
– Положим, более полка против нас не отрядят, – рассуждал Шульга. – Но даже половина полка против Белых Песков – слишком много. Нас может спасти только чудо.
На своем стуле поерзал батюшка, посмотрел на иконку: нет, два чуда к ряду было для такой иконки слишком…
– У нас есть телеграмма от Данилина, – напомнил профессор Стригун. – Полковник уже в пути. Господь нас упасет…
– Далинин – это, конечно, существенно, важно… Но Господь всегда на стороне больших армий, – напомнил Шульга известную военную максиму. – К тому же телеграмма была две недели назад о том, что он будет через неделю. А у нас армия крошечная. Видимо, придется бросить Аккум. Я думаю, надобно оставить город, углубиться в пустыню, переждать…
– Это вы не подумав сказали, – заметил Беглецкий. – Еще какие-то мысли будут?
Подумал и уточнил:
– Умные мысли?..
Шульга задумался и проговорил:
– Смелость города берет… А нам ведь не надо весь совдеп разбивать… Так ведь, переждать… Как думаете, может нам удалось бы передвинуть город верст на десять в пустыню? Или воздвигнуть горную гряду на пути большевиков?..
