Впрочем, анализировать свое отношение он сможет потом, когда получит ее, когда остынет, успокоится. Но не сейчас, точно.
Он сбросил скорость, выкинул в окно сигарету и набрал на телефоне привычный номер иоаннесбуржской службы доставки цветов. И подробно описал, какой букет он хочет заказать. Такой, чтобы она услышала его «Я помню о тебе и о том, как все началось. И я хочу, чтобы ты знала, что будешь моей».
Вторую половину пути Люк проехал по побережью. Море справа было серым, тяжелым, пенным — волны катились наискосок к берегу, обрушивались на блестящие, темные галечные пляжи. Здесь, на юге, море практически не вставало льдом — сказывались теплые течения и близость Маль-Серены. Прибрежные городки, рыбацкие поселения и санатории тянулись сплошной лентой.
Дорога к замку герцогов Дармоншир уходила от побережья влево. А справа, за спускающимся к морю городком — у инляндской знати и высших военных чинов в свое время появилась мода покупать здесь особняки — белыми птицами качались на волнах многочисленные яхты, пришвартованные у многоярусного зубчатого причала. Их было несколько десятков, и Люк не отказал себе в удовольствии остановиться. Вышел из машины, закурил, присмотрелся и не поверил своим глазам. И вместо того, чтобы свернуть к имению, вырулил на узкие улочки курортного городка, придерживая свою пташку, чтобы не рвануть вперед и не напугать чинно прогуливающихся по тротуарам благолепных старушек и осанистых стариков. И остановился на парковке у яхтенного причала.
Да, она была там. Его яхта.
Небольшая, всего на одну каюту, с узким клювом носа, с крытой рубкой и площадкой для рыбной ловли и загара. С набором цифр на борту — Люк так и не дал ей имя. Он купил ее за год до отъезда в Рудлог и никогда не привозил сюда ни своих женщин, ни друзей. Яхта была только для него одного — когда было совсем погано, он приезжал сюда и выходил в море.
Навстречу ему вразвалочку вышел старый сторож, сощурился. Люк узнал его — на коричневом от морского загара лице прибавилось морщин, и борода стала еще белее.
— Молодой Кембритч! — сказал старик удовлетворенно. — Ха, ха. Проспорил мне Джорджи бутылку. Я говорил, что вы не бросите ее. Ха. Ха.
— Рад тебя видеть, Пьер, — громко произнес Люк, морщась от ветра. — Я не знал, что дед ее не продал.
— Да ну. Да ну, — негодующе проворчал старый моряк. — Распорядился, чтобы присматривали, выходили на ней в море. Ха. Старый герцог знал толк. Судном, как и женщиной, надо регулярно пользоваться, чтоб не заржавело, — он почесал затылок под широкой шляпой, захохотал так, что Люк тоже улыбнулся, заряжаясь его искренним настроением. — Ребята техосмотр регулярно проводили, подсушивали ее на зиму. Ходит, как юница, не сомневайтесь. Хоть сейчас в море.
— Сейчас не пойду, — ответил Люк, поднимаясь со стариком на борт, — только посмотрю и к дому.
Он действительно облазил всю яхту, узнавая, вспоминая. И это чувство узнавания росло комом, пока он ехал по узкой дороге лесопарка, отмечая знакомые с детства и юности места, и накрыло его тяжелой волной, когда он увидел высокие стены и башни четырехугольного замка, поднимающиеся на холме, доехал, припарковался во дворе и вошел в холл. Ощущение тяжкого оглушения не проходило и пока повторялась процедура представления слуг, пока он ходил на семейное кладбище, к могиле почившего деда, пока ужинал в роскошной огромной столовой, раздражаясь на неторопливую торжественность прислуги, и отдыхал после в старинной позолоченной ванне. Замок Вейн всегда воспринимался им неотделимо от деда, герцога Кристофера Дармоншир, и без него казался совершенно чужим.
Воспоминания, неприятные и болезненные, настойчиво лезли в голову, и не помогала ни бутылка превосходного вина, стоящая тут же, на столике, с бокалом, ни усталость, зовущая в кровать. Он пил вино, глядел в низкий потолок, и ему казалось, что он один в этом гулком, тяжелом пространстве и нет никакой возможности избавиться от противного чувства стыда, угнездившегося где-то у сердца.
Отец уехал из страны, когда Люку исполнился год. Дед настаивал, что наследник герцогства должен расти в Инляндии, Кембритч-старший мечтал о политической карьере — ему сделали протекцию в весомой партии Рудлога. Он приезжал редко, и эти приезды были пыткой как для леди Шарлотты, исполняющей прихоти мужа, только чтобы не давать ему повода снова пройтись по ней, по сыну или по имению, так и для маленького Люка.
В отсутствие графа Кембритча наследнику и единственному ребенку позволялось все. Графство приносило хороший доход, и мать с удовольствием баловала Люка. Он носился по имению и окрестностям, набивал синяки и шишки, доводил гувернера, не поспевающего за ним, и хулиганил в полной уверенности, что весь прекрасный мир принадлежит ему.
Новоиспеченный герцог Дармоншир потянулся за сигаретой — вода в ванне бултыхнула, закачалась — прикурил и усмехнулся.
С того времени мало что изменилось. Он до сих пор так считал. Только понял, что мир — бульон из людских пороков. И принадлежит тому, кто умеет играть с этими пороками.
Дым смешивался с паром, закручивался в замысловатые фигуры, растекался по потолку, а Люк лежал в полудреме, не сопротивляясь более набегающим воспоминаниям.
Самым светлым в его детстве всегда была мать. Теплая, добрая, ласковая. Он не помнил, чтобы она повышала на него голос — хотя сейчас, в свои тридцать пять, понимал, что частенько просто нарывался на хорошую порку.
Один раз, лет в пять, Люк так набегался, что залез в собачью будку поиграть со щенками — и ведь с месяц как ощенившаяся сука не тяпнула его, не рыкнула даже. Животные к нему вообще относились снисходительно, слушались. Он пробрался в узкий лаз, поглядел на копошащихся пискливых малышей и заснул там, прижавшись к собачьему горячему боку. Проснулся только ночью, когда на парковке перед домом мигали огнями несколько полицейских машин, в лесопарке мелькали фонари, раздавались голоса членов поисковых групп и лай собак.
Полицейские и спасатели с непередаваемыми выражениями на лицах наблюдали за бредущим ко входу в Мелисент-хаус заспанным черноволосым мальчишкой. Он еще полюбовался на машины, попросил посидеть за рулем, спросил, зачем приехали.
— Постоять приехали, — с юморком ответил один из спасателей. Они на него не сердились, улыбались — пусть вызов был ложный, зато ребенок живой. Слишком часто эти люди видели совсем другое.
И мать не сердилась. Она его схватила в охапку, зацеловала всего и зарыдала так, что он испугался.
В шесть ему подарили двухколесный велосипед. И именно тогда, отчаянно накручивая педали по лесопарку, ощущая баланс и предугадывая необходимые маневры каким-то шестым чувством, съезжая с холмов так быстро, что ветер больно бил в лицо, он навсегда и прочно полюбил скорость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
