меня, как бы подчеркивая этим обращением, что мое мнение беспристрастного судьи ему важнее, чем мнение явно нерасположенного к Сулакадзеву историка.
Испугавшись, что каким-нибудь критическим замечанием Окладин прервет рассказ краеведа, я торопливо заверил его, что весь во внимании.
– К сему времени ни одной из тех уникальных книг, которые я назову, в распоряжении исследователей нет, и где они, – не известно. Пожалуй, наиболее запутанная судьба выпала на долю «Бояновой песни Словену» и «Патриарси». Исследователь древнерусской литературы Асов, много сделавший для посмертной реабилитации Сулакадзева и восстановления его честного имени, высказал весьма убедительное предположение, что «Патриарси» – это и есть та самая Влесова книга, которую во время Гражданской войны нашел офицер Изенбек в орловской усадьбе князей Неклюдовых-Задонских и вывез затем за границу, где она пропала, осталась только несовершенная копия. Но о Влесовой книге мы уже достаточно говорили раньше, при расследовании судьбы «Слова о полку Игореве», поэтому остановлюсь на «Бояновой песни Словену». Ее содержание Сулакадзев так изложил в каталоге: «Боянова песнь в стихах, выложенная им, на Словеновы ходы, на казни, на дары, на грады, на волховы обаяния и страхи, на Злагора, умлы и тризны, на баргаменте разном малыми листками сшитыми струною. Предревнее сочинение от первого века или второго века». В свое время этим произведением очень заинтересовался поэт Державин, попросил сделать с него копию. Считалось, что она исчезла, но совсем недавно ее обнаружили в архиве Державина. Важность этой находки трудно переоценить!
– А вы не задумывались, Иван Алексеевич, откуда у Сулакадзева вдруг взялись эти редкости? – не сдержал улыбки Окладин. – Ведь что ни рукопись – то «уникум». Почему столь древних манускриптов не было у других коллекционеров, современников Сулакадзева?
– Столь же нелепый вопрос задавали и Мусину-Пушкину – почему именно он, а никто другой, нашел древний список «Слова о полку Игореве»? А ответ прост: они оба были одними из первых профессиональных коллекционеров русских древностей, посвятили поискам всю свою жизнь, за что судьба и отблагодарила их уникальными находками, а недоброжелательные современники и неблагодарные потомки – незаслуженными упреками и подозрениями.
– И все-таки хотелось бы услышать более конкретный ответ, что представлял собой этот удачливый коллекционер.
Задетый ироническим тоном историка, Пташников опять хотел ввязаться в спор, но взял себя в руки и выдал следующую «информацию к размышлению»:
– Во-первых, о фамилии Сулакадзева, которая в разных источниках как только ни писали: Суликадзев, Салакатцев, Селакадзев, Салакадзев. Некий Иван Салакатцев учился в Московской университетской гимназии вместе с Новиковым и Фонвизиным. Можно предположить, что это был его отец. Что же касается более древних предков Сулакадзева, то сохранилась копия записи в поминальной книге – синодике – Валаамского монастыря, сделанной коллекционером при посещении монастыря. Из этой записи, в частности, следует, что его предки – грузинские дворяне Цуликидзе – прибыли в Россию при Петре Первом, вероятней всего – вместе с грузинским царем Вахтангом Шестым. По другой версии, фамилия Сулакадзева дагестанского происхождения, от названия реки Сулак в Дагестане. Я потому так подробно остановился на происхождении Сулакадзева, что оно никак не вяжется с образом русского националиста, который ему настойчиво пытаются навязать.
Пташников покосился на Окладина, но тот благоразумно промолчал.
– Родился Сулакадзев в 1771 году в селе Пехлеце Рязанской губернии, принадлежавшем его родителям. Точно не известно, какое получил он образование, но по всему видно, что оно было достаточно серьезным – как следует из анализа оставленного Сулакадзевым рукописного наследия, он хорошо знал французский, немецкий, итальянский и древнегреческий языки, а также латынь. На основании того, что Сулакадзев имел в Петербурге «в Семеновском полку собственный дом № 35 по 1 роте 4 квартала», сделали вывод, что до отставки он был офицером лейб-гвардии Семеновского полка, в котором служили дворяне самых знатных российских родов. Отставным офицером Семеновского полка называл Сулакадзева в одном из писем и Державин, так что этот пункт его биографии можно считать несомненным. Позднее, после выхода в оставку, Сулакадзев работал в министерстве финансов, чиновником в комиссии погашения долгов. Служба в таком месте, вероятно, была прибыльной, хотя в табеле о рангах Сулакадзев имел низший, четырнадцатый чин титулярного советника.
Окладин хотел что-то возразить краеведу, но передумал.
– Материальная обеспеченность позволяла Сулакадзеву не только приобретать различные древности, но и совершать собственные научные изыскания в Новгороде, на развалинах дворца татарских ханов в Сарае, снимать копии с древних рукописей, хранившихся в монастырях Валаама, Старой Русы, других городов и монастырей. Помимо коллекционерской деятельности он занимался и литературным трудом – в архивах сохранились его рукописные пьесы «Карачун», «Чародей-жид» и «Московский воевода», созданные на фольклорных и исторических материалах. Недоброжелатели Сулакадзева всячески замалчивают, что в разное время он был представлен императорам Павлу Первому и Александру Первому как археолог, имевший у себя уникальную коллекцию древностей. Спрашивается: неужели, если бы Сулакадзев был всего-навсего мистификатором и обманщиком, он удостоился бы такой высокой чести? Конечно же нет. Возможно, роковую роль в несправедливой оценке его коллекции, не считая клеветы Востокова-Остенека, сыграло то, что сам он нигде не объяснил, где приобрел наиболее ценные рукописи.
– Что же ему помешало сделать это? – тут же спросил Окладин, резко подавшись вперед.
– Что помешало? – механически повторил Пташников. – Скорее всего, преждевременная смерть, настигнувшая его 3 сентября 1830 года. Можно смело утверждать, что это было самоубийство. Дело в том, что за неделю до этого его супруга Софья Вильгельмовна Шредер, с которой он прожил около тридцати лет, сбежала от него вместе с подпоручиком уланского полка Альбертом фон Гочем. Вероятно, это бегство так потрясло Сулакадзева, что жизнь потеряла для него всякий смысл. Меня в этой истории настораживает то обстоятельство, что опять удар по Сулакадзеву, как и в случае с Востоковым-Остенеком, пришелся со стороны иностранца. Конечно, это могло быть и чистой случайностью, но, возможно, все было на то и рассчитано, чтобы духовно сломить Сулакадзева. Судите сами: его жене Софье Вильгельмовне было около пятидесяти лет, и вдруг такой поступок, больше свойственный восемнадцатилетним девушкам. Не был ли этот Альберт фон Гоч подставной фигурой, которую использовали для того, чтобы довести Сулакадзева до последней черты и затем, после его самоубийства, распотрошить его уникальную коллекцию и забрать из нее самое ценное или самое опасное для той самой норманской теории? Я понимаю, это предположение выглядит фантастически, но оно логично объясняет, почему после смерти Сулакадзева из его коллекции исчезли самые древние рукописи.
– Но вы так и не сказали, откуда они у него взялись, – напомнил Окладин, постукивая ладонью по краешку стола.
Пташников помедлил, прежде чем заявить с самым невинным видом:
– Есть предположение, что наиболее ценные
