ничего не ответила. Но не потому что сорвала голос, а потому что ее голос сломал что-то.
* * *
Дамари в немом ужасе посмотрел вверх на портал. Эта картина доставила Таисии какое-то первобытное наслаждение. Она на мгновение встретилась с Дамари взглядом и, опустив меч, нанесла колющий удар, направляя тени на него и на стражников, которые бросились ему на помощь.
Зарычав от усилия, Таисия подняла меч. Дамари со стражниками оказались в потоке черной космической энергии, и она утянула их в портал. Крики оборвались.
Таисия не знала, куда именно они переместились, да ее это и не волновало. Она рассекла Звездопадом воздух, и портал закрылся. И как только он закрылся, дополнительная сила тут же покинула Таисию, и от слабости у нее едва не подкосились колени.
Тени медленно расползлись. Спотыкаясь, Таисия добрела до ближайшего дома, прислонилась к стене и постаралась восстановить дыхание. Звездопад оттягивал руку, Умбра настойчиво тыкалась ей в щеку.
Беженцы. Таисия огляделась и поняла, что все они словно окаменели и все смотрят в ее сторону. Наэла хотела к ней подбежать, но старшая сестра остановила малышку.
Но там были не только беженцы. Оставшиеся стражники вышли из ступора, приподняли свое оружие и с открытыми ртами смотрели на ее меч.
В этот момент Таисия поняла.
Она всегда думала, что сама может выбирать, кем ей быть – богиней или монстром, наследницей дома или свободной женщиной. Но на самом деле она ничего не решала и не могла выбирать.
Она всегда была и навсегда останется Таисией Ластрайдер, той, в ком течет божественная кровь, и той, кто внушает страх людям.
«Прекрасно, – подумала Таисия и расправила плечи. Люди вокруг нее отпрянули. – Бойтесь меня».
XIII
«Что ж, – сказал голос, – они, как могли, старались остановить это».
Каждое заклинание словно съедало от него частичку, опустошало и делало более хрупким. У него свело живот. Он заставил себя поднять голову.
Монумент почти не пострадал. Не хватало одной головы, но одна статуя держала чью-то голову под мышкой. Едва ли так и было задумано.
– Прости, – прошептал он.
«Это не помешает нам достичь своей цели. – Голос рассмеялся. – И в этом нет твоей вины».
Сидя на корточках, он выпрямился и сглотнул. У слюны был вкус меди и желчи. Вытер рукавом нос и заметил, что на нем осталась полоска крови.
Пожалел, что не позволил той девочке помочь. Она сказала, что хочет ему помочь, но потом посадила его в клетку. Он сжал кулак и с силой ударил себя по бедру.
«Она не может помочь, – тихо сказал голос. – Только я могу тебе помочь, помнишь?»
– Да, – шепотом ответил он.
«Осталось еще одно. Еще одно, и мы получим желаемое».
Он посмотрел на мрамор. Что-то стекло по его верхней губе.
«Еще одно», – подумал он.
Еще одно.
Часть IV
Что живет в темноте
I
В былые времена брат и сестры Ластрайдер играли в игру, которую называли «Жертвоприношение».
Игра была простая, но жестокая. Один из игроков должен был отказаться от того, без чего ему труднее всего обойтись, а другие наблюдали и ждали, когда он сломается.
Проведенные в отказе от необходимых и важных вещей часы засчитывались как очки. Тот, кто к концу месяца набирал наибольшее количество очков, мог в течение дня командовать двумя проигравшими.
Для Брайли крайне важным было общение. Окруженная молчанием и не имея возможности заговорить самой, она совершенно падала духом, замыкалась в себе и ходила мрачнее тучи.
Для Таисии настоящим испытанием был отказ от еды. Ее дни «Жертвоприношения» были настоящей голодовкой. Она не приближалась к кухне или к обеденному столу, у нее постоянно урчало в животе, и ее поведение было сравнимо с повадками обозленного, кровожадного зверя.
Для Данте «Жертвоприношением» были дни, когда он был вынужден запереться в своей комнате без книг, без подготовки к жизни в обществе, без игр, головоломок или решения еще каких-нибудь задач. Для него это было настоящей пыткой. Он лежал в постели, его разум жаждал стимуляции, а он был вынужден обращаться внутрь себя, погружаться в черную дыру собственных мыслей, которые становились все мрачнее и мрачнее.
Победители в игре менялись, но Данте чаще других оказывался проигравшим.
Теперь, сидя в одиночной камере, он задавался вопросом: сколько очков он бы набрал, будь его заключение игрой в «Жертвоприношение»?
Он понятия не имел, как долго его держат в этой лишенной света дыре. Порой ему казалось, что, кроме него, никого в этом мире не осталось, а за стенами Стелы Смерти нет ничего… Или, возможно, он был здесь всегда и внешний мир – это только сон.
Цвета, силуэты, вкусовые ощущения, звуки… все это оживало внутри его сознания. Он был архитектором, создателем этого прекрасного и одновременно ужасного мира.
Данте чувствовал зависимость от своего воображения и от качества своего существования… Как будто растворяясь в этом своем сне, он сможет стать счастливым и забыть о том, что заперт в одиночной камере.
Поначалу он мог сохранять спокойствие в этой неотступной темноте. Темнота окружала его, обнимала, как будто они были одной крови. Но хотя в его жилах текла кровь Никса, он был ваеганцем не в первом поколении и не мог существовать без солнечного света, свежего воздуха, звуков окружающей жизни. Без всего этого он был ничем, земляным червем, который потерял направление движения.
Он застрял во мраке и попросту умирал.
После гибели дона Солера его перевели из обычной одиночной камеры в эту.
Данте сидел под замком, но с него ни на минуту не снимали оков, выкованных из материала ноктанского происхождения, который называли «убийца света». Изначально «убийцу света» использовали с целью ослабить магию луминов, а потом люди Витае открыли, что это относится ко всем видам магии.
Наручники на него надели, едва он ступил на территорию Стелы Смерти. Нокс в отчаянии пополз вверх по руке хозяина, но уйти от «убийцы света» не смог и, немного потрепыхавшись, уменьшился в размерах, а потом и вовсе исчез.
Бывали дни, когда Данте умудрялся относиться к своим оковам как к какому-нибудь аксессуару. Но большую часть времени он ощущал их тяжесть и то, как они заполняют собой все его существование.
Он тосковал по теням, по тому, как они ласкали его кожу и превращались в его доспехи. Тосковал, вспоминая, как ночь окружала его невообразимо яркими звездами, будто он был каким-нибудь
