просто люблю тебя. – Этим признанием я словно сдираю с себя кожу и начинаю кровоточить.
– А я тебя – нет. – Выдыхает она. И спустя десять мучительных секунд добавляет. – Мне жаль.
Я делаю глубокий вдох, чтобы не взорваться. И медленно выдыхаю.
– Ты сама в это не веришь.
Никто меня не переубедит.
– Опять разгонишь машину до двух сотен километров в час, чтобы доказать, что прав? – Спрашивает Мариана, внимательно посмотрев на меня. И ее слова рвут мне душу. – Закричишь погромче, чтобы до меня быстрее дошло? Взвалишь на спину и унесешь? Так ты собираешься меня переубедить?
– Только потеряв тебя, я осознал, каким уродом был. – Мой голос дрожит, к глазам подступают слезы.
– Знаю. – Примирительно и очень тихо говорит Мариана. – И понимаю, как тебе трудно: ты всю жизнь действовал инстинктивно. Я знаю, как тебе трудно, Кай. Потому что люблю тебя – и в этом ты прав. Но именно из-за этой любви я больше не подпущу тебя к себе. Никогда.
– Ничего бредовее никогда не слышал. – Рычу я, пытаясь совладать с гневом.
– Ты очень многое значишь для меня, Кай. Но проблема в том, что я больше тебе не верю. Зато знаю, что ты обязательно причинишь мне боль, если мы будем вместе. Можешь считать меня сумасшедшей или дурой, но я просто хочу защитить себя от тебя.
– А ты? Ты не причиняла мне боль? – Вспыхиваю я. – Говоришь, как святоша. Будто не трахаешься с моим другом! Черт, да я готов закрыть на это глаза, лишь бы быть с тобой!
– Я не спала с Виктором. – Вдруг признается она. – Но собираюсь сделать это. И мне не нужно ни твое одобрение, ни разрешение. Да, я не святоша, Кай. Но шанса у нас с тобой нет не из-за этого, ты ведь сам все понимаешь.
Я ошарашен. Кубарем лечу по ступенькам своего сознания. Мне хочется смеяться и плакать одновременно, но не получается ни то, ни другое. Волнение, страх, печаль, вина, радость – сам не знаю, что испытываю.
– Чего ты улыбаешься? – Мариана смотрит на меня в удивлении.
Пусть думает, что я свихнулся. Так и есть. Мне словно открылись все ответы. Все злое во мне и все нежное, все отчаянное, упрямое, сильное – это все пробудила она. Мы сломали друг друга, мы стали совсем другими. Так и было задумано.
Так и было задумано.
– Радуешься, что я не спала с Серебровым? – Разочарованно вздыхает Мариана. – Не надо было тебе говорить. Потому, что это не имеет значения. Он мне нравится, и я могу сделать это, когда захочу.
Оправдывается. Себя уговаривает.
Значит, и я не должен переживать о тех, кто хочет ее. Ведь она всегда будет хотеть только меня. Мы созданы друг для друга.
– Оставь идею вернуть меня, ладно? – Она отворачивается к окну. – Чтобы мы больше не ссорились из-за этого. Лучше сосредоточься на том, что для тебя сейчас важнее. Я, кстати, горжусь тобой. За то, что ты не бросил Эмилию, не отказался от отцовства.
– Оно, кстати, никак не мешает нам быть вместе. – Замечаю я.
Мариана задумчиво теребит прядь волос, накручивает на палец, терзает зубами нижнюю губу.
– Мы ведь едем… проститься с бабушкой, да? – Тихо произносит она через минуту. – Скажи мне правду.
– Мать сказала, мы можем не успеть. – Честно отвечаю я.
– Мы должны успеть, так что тебе лучше поднажать.
* * *
Палата наполнена светом до самых краев. И этот свет такой резкий, что чувствуешь себя под ним обнаженным. Мы входим, мама встает со стула и подходит ко мне. Короткое объятие, она опускает руки и переводит взгляд на Мариану. Хмурится, медлит, но, не встретив сопротивления, подходит ближе и заключает ее в объятия. Между ними устанавливается короткое перемирие.
– Как она? – Спрашивает Мариана, приближаясь к постели бабушки.
Провода, приборы, белые простыни. Бабуля кажется крохотной, ее голова тонет в подушке. Глаза закрыты, вены на руках выпирают неравномерными синими нитями, кожа кажется серой и полупрозрачной.
– Вчера отказалась пить и принимать пищу, и я забила тревогу. – Голос матери звучит виновато и тихо. – Она лежала и почти не реагировала на меня, как будто сильно устала. Ее дыхание едва прослушивалось, и я вызвала скорую. Уже в больнице она впала в беспамятство, и сегодня врачи сказали, что она уже не поправится, и ей осталось несколько часов.
– Бабуля. – Зовет ее Мариана, усаживаясь возле постели. – Бабуля Хелена? – Берет ее сухонькую ладонь, сжимает в своей руке. – Ты слышишь меня?
Мать отворачивается и украдкой смахивает слезу.
– Что мы можем сделать? – Спрашиваю я, опускаясь на стул с другой стороны от кровати.
– Ей не больно, так сказал врач. – Мама стискивает челюсти, подбирая слова. – Просто побудьте рядом, поговорите с ней, поделитесь новостями. Хелена должна знать, что не одна в такой момент.
Я беру бабулю за руку, ее кисть прохладная и почти невесомая.
– Бабушка, мы так виноваты. – Всхлипывает Мариана. – Нельзя было оставлять тебя одну.
А я молчу, уставившись на ее умиротворенное, расслабленное лицо. Бабуля начала угасать уже давно, и мы действительно виноваты, что были так невнимательны к ней. Мне следовало приходить чаще, помогать ей с садом, нельзя было, в конце концов, отпускать ее обратно в Сампо – в ее одинокую квартиру. Возможно, Хелена осознала, что ей больше незачем жить, и решила уйти.
– Принес тебе воды. – С этими словами в палате появляется Лео.
– Поставь. – Мать забирает у него бутылку и оставляет на тумбочке у изголовья кровати. – Пойдем, пусть дети побудут с ней.
Он лишь успевает поздороваться с нами взмахом руки, и затем она его выталкивает из палаты.
– Я жалею, что мы не познакомились с бабушкой раньше. – Стирает влагу с щек Мариана. – Если бы мы общались все эти годы, все могло быть по-другому. Так мало времени у нас было, так мало!
– Харри тоже мог бы навещать ее чаще. – Тихо произношу я. – И я мог бы, только мне это в голову почему-то не приходило.
От подступающих слез жжет глаза.
– Бабушка, это Мариана. Я люблю тебя, слышишь?
Ее грудь приподнимается на вдохе – медленно и едва заметно.
Если бы все в мире вовремя говорили «люблю», то он не был бы таким жестоким.
Я закрываю глаза, и передо мной проносятся все самые яркие картинки из раннего детства: мы с бабушкой на рынке, покупаем саженцы, мы с бабушкой в ее саду – наблюдаем, как божья коровка забирается на самый верх подсолнуха и взлетает с краешка солнечного лепестка, мы с бабушкой во дворе ее дома – она
